Tanuar ash shetai setah
22.11.2013 в 11:42
Пишет Тэйми Линн:всем лисявок, посоны и дифчонки
Мой недописанный фанфик на оридж-кинк-фест по вот этой заявке.
Названия нет, вычитан он условно, фэнтэзи, слэш и гет, много этнографиии букв.
Высокого рейтингапока нет.
Наслаждайтесь
У господина Инн'Тххэ Айх-Дайа - длинные темные косы, перевитые нитями черного и зеленого жемчуга, столь редкого и драгоценного в Речных землях. Болтают, что Морской народ преподнес юному правителю богатые дары, в числе которых и были эти невиданные ожерелья, сияющие мягким светом, словно недавно поднятые с самых морских глубин - но он приказал распаять скрепы, распустить плетение и чуть ли не собственными руками вплел в волосы первого советника нити мерцающих бусин. Болтают...чего только не болтают на площадях и улочках славной столицы, что гордо высится на холмах над широкой и вольной рекой.
Иррхэ'Ан-Тхэссэ, правитель этих земель, и впрямь молод - кое-кто осмеливается шепотом говорить, что слишком уж, но той бесконечной злой зимой, когда многие и многие жизни унесла алая хворь, никто не вспоминал, что младшему из младших сыновей, бросившему факел в высокий погребальный костер правителя, его супруги из Морского народа и их старших детей, сравнялось всего десять зим. С той поры еще восемь раз зима приходила в Речные земли, но болезнь не возвращалась с ней, будто насытилась тогда своей страшной жатвой.
Иррхэ не заботит то, что болтают люди. Всегда и во все времена, если вдуматься, они говорят одно и то же - либо правитель слишком молод, либо слишком стар, либо слишком умен, либо слишком глуп...Только золотые слитки нравятся всем без исключения, говорит Инн'Тххэ и смеется, и владыке Речных земель не остается ничего, кроме как засмеяться в ответ. Ему кажется, что его - советник? любовник? - был всегда и всегда же будет, немногословный на людях, спокойный, надежный, верный, будто древний дуб, крепкий, узловатый, раскинувший широкую шумную крону и глубоко-глубоко пустивший корни. Был всегда и будет всегда, иногда повторяет про себя Иррхэ, и старается лишний раз не вспоминать о том, что в волосах первого советника уже предательски заблестела морозная седина, что у его детей уже родились свои дети, и сын его старшего сына не так давно произнес свое первое слово.
Читать дальше?Инн'Тххэ спит рядом с ним, и во сне его лицо, выдубленное ветром, становится мягче, расходятся недобрые хмурые складки - и Иррхэ тревожно думать, что ему одному первый советник показывается...таким. Он осторожно гладит его по колючей щеке, смущаясь этого странного чувства и не желая разбудить, но тот спит чутко, очень уж чутко.
За высоким окном опочивальни распеваются утренние птицы, шумят старые яблони, и солнце тянет золотые лучи сквозь листву, будто намереваясь дотянуться до сонных людей даже сквозь занавеси. Ветер покачивает их из стороны в сторону, и вышитые небывалые птицы с пышными хвостами будто машут раскинутыми крыльями, вечно пытаясь улететь из плена шелковых нитей.
Они не торопятся размыкать объятия и подниматься со смятой постели. Иррхэ с непрошенной, неподобающей тоской думает, что уже скоро свершатся обряды, и перед госпожой Великой реки он назовет юную дочь степи своей женой, и она займет положенное ей место в его постели, рядом с его троном, и... Но не в сердце, думает он, и сам усмехается про себя - надо же, хоть записывай и слагай песню, как о героях древности, храбро сражавшихся, яростно любивших и рано погибших.
Инн'Тххэ, будто услышав его невеселые мысли, обнимает его еще крепче. Да, иногда кажется, что первому советнику и впрямь ведомы людские помыслы, но он сам, улыбаясь, говорит, что все это - бабьи сказки, а читать мысли может помочь только жизненный опыт...ну, или, на крайний случай, глупость собеседника.
Иррхэ закрывает глаза. Ему не хочется думать. Хотя бы один оборот часов у них есть, и не след тратить его на пустые мысли, если можно...
Можно.
Многое можно в эти сладостные минуты, еще более ценные тем, что убегают они, как песок сквозь пальцы, и не удержать их. Можно целовать жесткие губы и пить чужое дыхание, как бесценное южное вино из резного кубка, можно выгибаться в сильных объятиях, как гнется тисовый лук в руках умелого воина, можно стонать, как стонут, плачут и поют струны под пальцами мастера песен. Никто не видит, никто не знает, как Иррхэ'Ан-Тхэссэ обнимает того, кто дороже всех его гордому сердцу, как теснее и теснее сжимает он кольцо рук, будто хочет навсегда слиться с любовником, сплестись, как сплетаются ветви ив над протокой, как повилика оплетает ствол ясеня, никто не видит - только веселое утреннее солнце, предвещающее хороший день и удачу во всех делах.
Весть о скором прибытии госпожи невесты правителя и ее сопровождающих приносят уже тогда, когда солнце стоит в зените, и правитель Иррхэ'Ан-Тхэссэ неспешно облачается в подобающие одежды, длинные, ниспадающие до самого пола, слуги переплетают его тяжелые черные косы золотыми нитями, и тонкий золотой обруч, украшенный россыпью мелких рубинов, знак власти правителя, венчает высокий бледный лоб. Иррхэ бросает быстрый взгляд в зеркало и отворачивается – все и так ясно, господин правитель одет как должно и правильно, и навстречу своей невесте он поедет неторопливо и величественно, чтоб не растрепались косы от быстрой скачки, не взмокло лицо, как у простолюдина, и не явился он к пред очи своей будущей супруги в недостойном виде. Он подходит к окну и молча смотрит, как по волнам Великой реки плывут легкие лодки, украшенные лучшими цветами из садов столицы, и девушки-жрицы в белых одеждах, напоминающих пену на речных волнах, отпускают по реке роскошные венки, дабы умилостивить Речную Госпожу. Сейчас вода серебрится на солнце, и если приглядеться, в глубине можно увидеть, как ходят там перламутровые рыбы. Кровь белой жертвенной кобылицы была отдана ночной реке - в полночь, и жрицы тогда были облачены в черное, и факела освещали их юные лица. Но сейчас мир наполнен солнцем и светом, и кажется, будто и не было ничего, и Великая река не напилась горячей крови в безлунной ночи.
Иррхэ так и стоит, глядя за окно – до тех пор, пока не улавливает краем слуха осторожные шаги за спиной, пока ему на плечи не ложатся теплые тяжелые ладони. Он откидывается назад, и Инн'Тххэ крепко обнимает его, и говорит негромко:
- Пора, господин Иррхэ'Ан-Тхэссэ.
Иррхэ кивает, оборачиваясь в кольце рук, чтоб дотянуться и поцеловать возлюбленного – и тот наклоняется к нему, и целует неожиданно яростно и жадно, не давая вздохнуть.
Они вместе отправляются навстречу госпоже невесте - Иррхэ'Ан-Тхэссэ едет впереди, его гнедой жеребец, привыкший к скачке, больше похожей на полет, нетерпеливо прядает ушами, не понимая, отчего хозяин так медлит и сдерживает его, раз они уже оставили городские улочки и выехали за крепостную стену. Инн'Тххэ Айх-Дайа, господин первый советник, следует по правую руку от него, на полшага позади, и конь его черен, как ночь – и столь же горяч, как конь молодого правителя, и никто из свиты не смеет поравняться с ним. Иррхэ молчит, внимательно глядя вдаль – не пылит ли дорога, не покажутся ли дорогие гости? Он пытается представить себе будущую госпожу жену – но отчего-то ему вспоминаются только раскосые золотые глаза. Вправду ли они такого цвета, как на портрете, вышитом, по словам посланника из степи, ее собственными руками? Многое ли приукрашено? Многое ли правдиво?
- Скоро увидишь сам, - негромко говорит Инн'Тххэ, и Иррхэ вздрагивает – неужели он уже начал думать вслух? Он собирается было спросить об этом, но тут наконец замечает клубящуюся впереди пыль и выпрямляется в седле, сощуриваясь и пытаясь разглядеть хотя бы что-то.
Всадник, возглавляющий кавалькаду, выглядит невысоким и хрупким, и волосы его скрыты пестрым платком по обычаю Степи. Брат? – думает Иррхэ, присматриваясь к приближающимся гостям и не понимая, отчего не видно подобающего случаю паланкина, в котором везут его будущую жену. Он знает, что в Степи многие женщины ездят на лошадях наравне с мужчинами, но разве б владыке Речных земель отдали такую? Разве не приличествует ему жена, подобная яркому степному маку, красивая, но тоненькая и слабая?
А юный всадник сдерживает горячего коня, срывает с головы платок, яркий, как весенняя степь, и чуть наклоняет голову перед правителем – достаточно для уважения и чести, недостаточно для покорности. У всадника смоляные тонкие косы, сотни их, рассыпающихся по плечам и спине…
..и золотые раскосые глаза.
Точь-в-точь как на вышитом портрете.
Иррхэ наклоняет голову в ответ и смотрит на свою будущую жену, и в голове у него нет ни единой связной мысли. Кажется, будто само солнце гладит дочь степей по туго заплетенным волосам, рассыпает золотые искры по тяжелому ожерелью у нее на шее, и солнечные зайчики пляшут в ее смеющихся глазах.
- Илх-Айлли говорит, что приветствует господина земель у Реки, - голос у нее высокий и сильный, и она очень старательно произносит слова чужого ей языка, выговаривая их с придыханием и резковато для уха.
У степнячки золотые глаза. По-настоящему золотые, и Иррхэ кажется, что в них и вправду можно утонуть, как поется в старых песнях. Но он не говорит ей об этом, повторяя давно заученные слова учтивого витиеватого приветствия, интересуясь, не утомилась ли его госпожа невеста после долгой дороги, по нраву ли госпоже Иллх-Айли Речные земли и прочее, и прочее. Она не менее учтиво отвечает ему, чуть улыбаясь, но по ее искрящимся глазам видно - она все поняла. Испокон веку женщине вовсе не обязательно хорошо понимать чужой язык, чтоб заметить и оценить влечение к ней мужчины. И она замечает, изредка бросая на него лукавые взгляды, прикусывая сухие вишневые губы, облизывая уголки рта острым язычком. Иррхэ любуется ей, как не любовался прежде ни одной женщиной, коих у него, правителя, было немало, несмотря на юные годы. Они возвращаются в город рука об руку, и у самых ворот Иррхэ вдруг пробирает неведомо откуда взявшаяся дрожь.
Он оборачивается - и наталкивается на взгляд следующего за ним Инн'Тххэ, тяжелый и темный, в котором боль неразрывно переплетена с тоской, как переплетаются между собой нити полотна на станке умелой ткачихи. Иррхэ вздрагивает всем телом, и его сердце захлестывает стыд - непонятно, отчего, разве не сам Инн'Тххэ хотел этого брака, разве не желал выбрать правителю самую лучшую жену, разве не радостно первому советнику от того, что выбранная невеста по нраву жениху?
Не радостно, говорит ему взгляд возлюбленного, ох, не радостно.
Иррхэ мысленно тянется к нему, всей душой желая сейчас лишь одного - обнять, прижаться, попросить прощения за невольно нанесенную обиду...Но нельзя, никак нельзя, и не стоит ему смотреть так долго, не след его госпоже невесте самой догадываться о том, о чем ей и так насплетничают сразу после, а то и до их свадьбы.
Инн'Тххэ смотрит долго, слишком долго, и наконец его узкие губы складываются в бледное подобие улыбки, и Иррхэ наконец находит в себе силы отвернуться. Госпожа Илх-Айлли улыбается по-прежнему безмятежно, будто и впрямь не заметила ничего. И их кони наконец вступают в город, цокая изящными копытами по вымощенным камнем улочкам. Народ приветствует своего правителя и его невесту, под ноги кавалькаде летят душистые цветы из лучших столичных садов, и Иррхэ вскидывает руку, отвечая на приветствия, но так и не может отделаться от тоскливых тянущих мыслей - вот и пришел тот день, о котором говорил ему Инн'Тххэ однажды, душной летней ночью, когда они лежали, обнявшись, утомленные и уставшие. Разве я буду рядом с тобой и твоей женой, когда вы будете ласкать друг друга, усмехался возлюбленный, и Иррхэ фыркал в ответ - мол, тогда я вовсе не хочу жениться. Тогда, два года назад все казалось таким простым и понятным...
- Илх-Айлли хочет знать, - голос его невесты вырывает Иррхэ из плена драгоценных воспоминаний, - следует ли Илх-Айлли делать так же, как делает Иррхэ'Ан-Тхэссэ?
И она взмахивает ладонью на уровне груди, показывая ему приветственный жест.
- Если госпожа желает, то да, - он улыбается ей, наклоняя голову.
Юная дочь степи широко улыбается ему в ответ и вскидывает тонкую ладонь, приветствуя теперь уже свой народ, и Иррхэ думает о том, что, пожалуй, госпожа будущая жена понравится Речным землям. Не зря же сама госпожа Великой реки одобрила этот брак, приняв и дневную, и ночную жертву.
Как водится, невесте правителя отводят лучшие покои на западной половине дворца, укрытой от жаркого солнца, тихой и прохладной, где из высоких окон, на которых ветер колеблет легкие, словно девичье дыхание, занавеси, видно Великую Реку, огибающую холмы, на которых построена столица Речных Земель, и текущую вдаль по равнине, уносящую свои шумные воды к бескрайнему морю. Говорят, мать нынешнего правителя, женщина Морского народа, синеглазая и светловолосая, любила сидеть у окна, вышивая на шелке бурные морские волны, и смотреть, как уходит в туманные дали Великая Река. Что она видела вдалеке? Что пыталась услышать в шепоте ветра – не отзвуки ли шумящего синего моря? Кто скажет теперь?
И кто скажет, о чем нашепчет ветер юной невесте правителя – о том, как клонятся травы под дыханием его брата, ветра степей, о том, как стучат по степным землям сотни лошадиных копыт? И это неведомо никому.
Вокруг Иллх-Айли крутятся девчонки-служанки, желающие и услужить госпоже, и поближе разглядеть степное диво. Она сама с любопытством оглядывается по сторонам, любуясь непривычными ей каменными стенами, занавесями с тонкими вышивками, невиданными птицами в золоченых клетках, гладит ластящихся дворцовых кошек.
Ее проводят в купальню, где можно, окунувшись в теплую прозрачную воду, исходящую ароматами благовонных масел, смыть с разгоряченной кожи дорожную пыль – девчонки тихонько хихикают над причудами дикой степнячки, желающей мыться самой, но перечить не смеют. Иллх-Айли поднимается из воды, похожая на изящную статуэтку из орехового дерева, выточенную золотыми руками мастера, и ее расплетенные волосы падают ей на гибкую спину и узкие плечи тяжелой черной волной. Она принюхивается, чуть морща нос, привыкая к ароматам, пропитавшим смуглую кожу, и так стоит, замерев, ощущая, впитывая всей кожей пока что чужой ей мир, все его краски, запахи и звуки, пока опомнившиеся девчонки не накидывают ей на плечи широкое распашное платье, как раз подобающее для того, чтоб знатная госпожа надевала его после купания. Иллх-Айли смеется, показывая крепкие белые зубы – дочь степей не привыкла к тому, чтоб ее одевали и раздевали, как изнеженных девиц Речных Земель.
Девчонки щебечут вокруг нее, и ей волей-неволей приходится вслушиваться, чуть напрягшись – слова чужого языка даются ей не так-то просто, хоть она и прилежно заучивала их, ибо непристойно и недостойно дочери хорошего рода не знать языка и обычаев рода, в который она входит. Но рано или поздно ее мысли уносятся прочь от незатейливой болтовни – Иллх-Айли думает о своем нареченном. Радостно ей было убедиться, что он и впрямь таков, как говорили о нем, радостно знать, что он отважен, прям и горд, и достоин взять в жены девушку из степного рода. И она, Иллх-Айли, будет достойна, она родит ему сильных сыновей и красивых дочерей, она будет растить его детей, будет сидеть по его правую руку, когда он будет судить и решать, она станет ему копьем, броней и куделью. Она медленно расчесывает тяжелые кудри, с которых на пушистые ковры капает вода, и молча улыбается своим мыслям.
Близится ночь, и девчонки, только что скакавшие резвыми белками, зевают и тянутся, а кое-кто из них уже дремлет, свернувшись клубочком на мягком ковре покоев госпожи. Иллх-Айли, улыбаясь, отпускает их, клятвенно заверяя, что если ей что-то понадобится, то она справится сама, а если вдруг не справится – то позовет, непременно позовет.
Оставшись наконец одна, она долго смотрит в окно на блестящую в свете восходящей на небосклон луны черную ленту Великой Реки, а потом еще раз мягкими, чуть слышными шагами обходит спальню. Она слышит, как начинает задремывать дворец, слышит, как сонно дышат девчонки в соседней комнатке, как мерно шумят вдалеке речные волны…Ей любопытно увидеть не только свои покои, но разве пристало девице в одиночку бродить по ночному дворцу, к тому же совсем незнакомому ей? Вдруг кто-то заметит?..
Девице – не пристало, чуть вздыхает про себя Иллх-Айли. Не пристало. Да.
- Я рад, что она тебе понравилась, - в полумраке опочивальни особо не разглядеть, но Иррхэ знает и слышит, что Инн'Тххэ сейчас улыбается. – Она просто красавица…
- Да, - мечтательно вздыхает юный правитель, устраивая поудобнее голову на плече возлюбленного и теснее прижимаясь к нему.
- Спи, - Инн'Тххэ шутливо щелкает его по носу и крепко обнимает. – Завтра предстоит тяжелый день.
- Да, я почти… - Иррхэ полусонно улыбается и проваливается в сон, как будто уходит под темную воду ночной реки, теплую, как парное молоко. Ему снятся цветущие яблони в дворцовом саду, и Иллх-Айли, пляшущая в круговерти бело-розовых лепестков, взметающая белую метель рыжим с подпалинами хвостом, и Инн'Тххэ, прислонившийся спиной к нагретому солнцем яблоневому стволу, который ласково усмехается, щурит раскосые глаза на солнечных зайчиков и смешно морщит нос, по-звериному принюхиваясь.
Инн'Тххэ долго лежит без сна, глядя, как лунные лучи расчерчивают высокий потолок. Но наконец засыпает и он, и во сне к нему приходит бескрайняя степь, заросшая маками до самого горизонта, и женщина с медно-рыжими косами и золотыми глазами держит в руках охапку алеющих цветов, и смотрит ему в глаза долго и ласково.
А уставшая Иллх-Айли падает в объятия сна, как только ее пушистая голова касается мягкой подушки, и наутро она не может вспомнить, снилось ли ей вообще что-нибудь.
Она просыпается от взволнованной девичьей трескотни, лениво тянется и трет заспанные глаза, встряхивает спутавшимися за ночь волосами, как норовистая лошадь встряхивает гривой, и осторожно спускает ноги на ковер, в котором узкие ступни тонут, будто в густой молодой траве. Служанки прибегают, не переставая охать и ахать, и одна из них, самая бойкая, невысокая, кудрявая и пухленькая, наконец рассказывает госпоже, ойкая и прижимая ладошки к румяным щекам, что под утро, когда чуть рассвело, одна дворцовая девчонка, посланная своенравной супругой управляющего в кладовую за кувшином молока, увидела в одном из переходов настоящего волка. Или лису. Или…куницу. В общем, очень страшного хищного зверя. Зверь клацнул зубами, девица завизжала, уронила кувшин, перебудила кучу народа и получила нагоняй от разгневанной госпожи, а зверя тем временем и след простыл.
- Глупости, - лениво тянет Иллх-Айли, потягиваясь. – Здесь же не лес. Откуда взяться зверю? Иллх-Айли думает, здесь дело в том, что у страха…как там…большие глаза?
- Глаза велики! – поправляет девочка и смеется, и все остальные хохочут вместе с ней, а через пару часов уже пересказывают на дворцовой кухне, что, мол, никаких тут зверей и быть не может, так сказала госпожа Иллхи, а уж она-то понимает, не зря они там у себя в степи на волках ездить могут, как все люди – на лошадях.
Вода в огромной каменной купальне, облицованной светлыми мраморными плитами, исходит жаром и горьковатыми запахами трав, собранных в предгорьях, и Иллх-Айли с наслаждением откидывается назад, потягиваясь и по-кошачьи выгибая спину. Копна тяжелых намокших волос уходит под воду темным водопадом. Если б на то была ее воля, девушка проплескалась бы в купальне до тех пор, пока не упало б на землю дневное светило и не покатилось бы огненным колесом, и не кончился бы мир, но девчонки-служанки, хихикая, осторожно поторапливают юную госпожу - для того, чтоб достойным образом убрать невесту к свадьбе, требуется немало времени, а солнце уже поднялось высоко по своей небесной дороге. И негоже невесте являться к жениху мокрой и обнаженной, хоть и сама Госпожа Великой реки является так к супругу своему, бескрайнему морю - то, что позволено богам, не должно повторять смертным.
Пушистое мягкое полотно впитывает влагу, осушает разгоряченное тело девушки, и она кутается в ткань, зябко поводя узкими плечами - из распахнутых настежь окон веет прохладный ветерок с реки. Но всерьез продрогнуть она не успевает - девушки подхватывают ее, истомленную ароматным жаром, под руки и уводят в соседние покои, где укладывают на неширокое низкое ложе и принимаются колдовать над ее руками и ногами с истертой, грубоватой кожей, над загорелым смуглым лицом, над всем сильным тонким телом, иссушенным Степью. Иллх-Айли закрывает глаза, вдыхает теплый воздух, пропитанный ароматами неведомых трав, и, не удержавшись, задремывает, уплывая по горячим волнам дневного сна. Она теряет ощущение времени, и спроси кто ее, сколько оборотов часов она провела здесь, она бы не смогла ответить. Расслабленное тело лениво, и она едва находит в себе силы повернуться, протянуть руку, приподнять голову, теплая дрема укутывает ее, как меховой плащ в холодную ночь, ей снятся такие же ленивые сны, бродящие, как тяжелые облака перед летней грозой.
В курильницы не зря добавлены травы, усыпляющие, успокаивающие – и Иллх-Айли не чувствует, как умелые девичьи руки натирают ее тело душистыми маслами, чтоб кожа стала нежной и гладкой, чтоб радостно было мужским рукам прикасаться к ней, как избавляют самые нежные места от лишних волос, как разминают ей ладони и растирают ступни, смазывая застарелые мозоли целебной мазью – конечно, вздыхают девчонки, за один раз им не сойти, но они хотя бы станут мягче – как расчесывают ей тяжелые волосы, проводя по ним гребнем положенные тысячу раз…
Когда ее наконец будят, осторожно, но настойчиво, Иллх-Айли потягивается и зевает, тело ее все еще окутано мягкой и теплой расслабленностью, и она медленно, неспешно поднимается с уютного ложа. Служанка набрасывает ей на плечи тонкую прохладную накидку, не скрывающую почти ничего, и почтительно подводит госпожу к большому, в два человеческих роста, зеркалу в тяжелой бронзовой раме.
Из прозрачной зеркальной глади на Иллх-Айли смотрит незнакомая девушка. У нее огромные глаза цвета темного расплавленного золота, подведенные темной краской, с подрисованными стрелками, уходящими к вискам, у нее пушистая копна черных волос, опускающихся тяжелыми волнами на спину и плечи, соски ее маленьких острых грудей тоже выкрашены темно-вишневым цветом…Иллх-Айли молча разглядывает – ее? свое? – отражение, склонив голову набок, и ее взгляд скользит по телу, по золотистой коже, чуть поблескивающей от масла, вниз, к непривычно ровному и изящному треугольнику темных волос внизу живота. На тыльные стороны ее узких ладоней серебром нанесен тонкий узор из переплетений цветов и трав, и такой же узор украшает ноги, тянется от большого пальца до щиколотки.
Девчонки разглядывают ее с немым восхищением, гордясь творением рук своих, и лишь одна из них, самая старшая, наконец осторожно спрашивает – все ли по нраву госпоже? Иллх-Айли нехотя отводит взгляд от зеркала и медленно кивает.
Ей приносят платья – тонкое и легкое нижнее, из белого полотна, расшитого по вороту, подолу и рукавам синими волнами, и второе, не менее тонкое, небесно-голубое, и третье, темно-синее, как предгрозовое небо, широкое, с длинными распашными рукавами, ниспадающими до самого края подола. Все эти платья подхватывают поясом, затянувшим и без того тонкую талию девушки, расшитым голубоватыми травами, где в чашечках мелких вышитых цветов спят крохотные жемчужины, и серебряные кисти пояса длинны настолько, что касаются мраморного пола дворцовых покоев.
Ей заплетают косы – две, по здешнему обычаю, и переплетают их нитями мелких речных жемчужин, и закрепляют на концах тяжелыми серебряными косниками. На ее руки надевают десятки серебряных же браслетов, тонких и легких, тонко перезванивающихся между собой при каждом движении.
За время приготовлений девчонки успевают нашептать ''госпоже Иллхи'', что по обычаям Речных земель мать жениха должна вести невесту к месту совершения брачного обряда, а жениха сопровождает отец невесты - но мать юного правителя много лет назад умерла во время поветрия, и ее заменит госпожа Арр'Кхи, жена господина хранителя казны, которая вот-вот прибудет во дворец.
- А твой отец, госпожа Иллхи, знает ли наши обычаи? - интересуется одна из девочек, поправляя тонкую нить жемчуга в косе Иллх-Айли.
- Отец Иллх-Айли, да будет доброй его охота, остался в землях степи при своей супруге, - она пожимает плечами. Девчонки переглядываются - значит, верны слухи о том, что в иных степных племенах верховодят женщины, и какова-то будет жизнь юной госпожи, привыкшей к такому, в этих землях, где нежные жены заняты домашним хозяйством и золотой вышивкой?
Иллх-Айли замечает эти взгляды и догадывается, о чем сейчас думают служанки - но лишь молча улыбается. Как объяснить, что право женщины решать - это почет и уважение той, что хранит очаг, рожает детей, той, от которой зависит - будет жить племя или умрет, уйдет в сухую траву, рассыплется пылью? Как объяснить, что почет для мужчины - защита семьи своей, рода своего? Нет, этим девочкам - никак, да и не нужно. Но отчего-то она уверена, что будущий супруг ее поймет.
Она думает о нем, разглядывая себя в зеркале, щуря золотые глаза. Она понравилась ему, по глазам было видно, а сейчас, в наряде его родины - понравится еще больше. Иллх-Айли вспоминает, какой он - высокий, статный и сильный, как уверенно и верно он держится в седле, как сильны его руки, она невольно думает о том, что этой же ночью они лягут вместе, и он обнимет ее, и накроет, прижмет к постели горячим телом...От этих мыслей по телу ее проходит жаркая дрожь, и внизу живота тянет нежно и сладко. Еще ни один мужчина не ложился с ней, не касался ее тела - и она снова вздрагивает, потягиваясь невольно, выгибая спину и поводя носом, она чувствует, как обостряется нюх, как меняется и плывет мир вокруг, как...
Нельзя. Иллх-Айли встряхивает головой, как норовистая лошадь, и коротко выдыхает сквозь зубы. Осторожно осматривается - заметили, не заметили? Но девчонки, слава Небу, отвлеклись на что-то, и она выпрямляется, оборачиваясь к ним и улыбаясь - по-прежнему безмятежно.
- Пора, госпожа, - говорят ей, и она медленно кивает, делая шаг, осторожная в непривычных одеждах.
Госпожа Арр'Кхи - высокая и быстрая, и вся бело-серебряная - от кончиков длинных кос, спускающихся до самого пола, до тяжелых серег с искрящимися камнями. И глаза ее - хоть и выцветшие, но смотрящие остро и цепко - обегают всю фигуру Иллх-Айли, замечая и отмечая все мелочи, и она удовлетворенно кивает головой - все соблюдено достойно и правильно. Она берет девушку под руку, чуть улыбаясь уголками губ, вежливо интересуется, понравилась ли юной госпоже столица, учтивы ли были служанки...Иллх-Айли отвечает осторожно - отчего-то она чувствует себя так, будто переходит речушку по тонкому весеннему льду, чуть оступись, и по блестящей глади пойдут трещины, и ухнешь вниз, под черную воду. Она чуть заметно принюхивается, стараясь понять, что не так - но не понимает.
- Девчонки во дворце столь болтливы, милая госпожа, - негромкий голос Арр'Кхи отвлекает девушку от непонятных и странных мыслей. - Я боюсь, как бы они не наговорили тебе лишнего...
- О чем говорит почтенная Арр'Кхи? Во дворце есть что-то, о чем Иллх-Айли не следует знать?
Конечно, есть, усмехается про себя Иллх-Айли, иначе б разве начинали об этом говорить? Конечно, есть, и госпожа явно жаждет рассказать об этом сама - или хотя бы намекнуть.
Арр-Кхи немного болезненно морщится при обращении ''почтенная'', и девушка запоздало думает, что, видимо, степное уважение к старости здесь не принято - или принято, но выражается как-то по иному.
- Отчего же не следует... - раздумчиво произносит женщина, перебирая тонкими сухими пальцами так, будто перекатывала в ладонях крупные бусины. - Рано или поздно, так или иначе. Я, признаться, думала, что девчонки уже наболтали, не удержались...
- К лицу ли почтенной повторять сплетни за прислужницами? - Иллх-Айли прищуривает золотые глаза. Ей отчего-то неприятны эти намеки - и понятно, что госпожа Арр-Кхи не собирается ничего рассказывать, по крайней мере, прямо сейчас. Значит, это не угрожает ничьей жизни и вообще не очень-то важно. Что страшного в тайне, о которой могут болтать все - от дворцовой служанки до жены важного вельможи, могут болтать, не опасаясь наказания? Скорее всего, у Иррхэ'Ан-Тхэссэ есть женщина, что дорога его сердцу, душе и телу - и что с того? Смешно было б, если бы к стольки годам у него не было никого вовсе..
- Рано или поздно ты и так узнаешь, госпожа Иллх-Айли, - Арр'Кхи чуть поджимает тонкие губы, видимо, ровно настолько, насколько позволяют приличия.
Иллх-Айли сухо кивает в ответ.
Арр'Кхи подчеркнуто молча сопровождает невесту правителя по коридорам и переходам, по светлым галереям с высокими окнами, за которыми видно либо серебряную ленту Великой Реки, либо зелень и разноцветье дворцового сада, за которым в туманной дымке поблескивают крыши домов. Иллх-Айли с любопытством осматривается по сторонам, за что удостаивается неодобрительных взглядов спутницы. Наконец они выходят в высокую залу, где их уже дожидается и остальная свита - Арр'Кхи, наклонившись к уху девушки, шепотом поясняет, что к Великой Реке невесту будут сопровождать юные девушки из знатнейших семей столицы, и лучшие воины правителя будут охранять и оберегать их. Иллх-Айли приподнимает бровь и задумывается - не зря ли она оставила в своих покоях и верный тугой лук, и легкую саблю, что на лету способна рассечь тонкий девичий платок. Но что сделано, то сделано.
Девушки подходят по одной и склоняются перед ней, и называют певучие имена, очень скоро начавшие сливаться в одно, длинное и напевное, шумящее, как речные волны. Они белокожи и изящны, они наряжены в легкие летящие одежды, разноцветные, как россыпь весенних цветов. Иллх-Айли невольно думает о том, что такая же, как они - тонкая, хрупкая, нежная - держит сердце Иррхэ'Ан-Тхэссэ в своих слабых руках, никогда не поднимавших ничего тяжелее вышивальной иглы. Может быть, она даже здесь, среди остальных? Иллх-Айли принюхивается, чуть заметно раздувая ноздри, пытаясь среди чужих непривычных запахов распознать один-единственный - но не может. Да и верно ли она запомнила его? Вряд ли - слишком много было людей и лошадей вокруг, слишком много запахов било в ноздри, смешиваясь и путаясь...
Они выходят из-под сводов дворца под предвечернее небо и спускаются по широким ступеням во внутренний двор. Там их уже ждут, и девушке отрадно видеть здесь своих степных родичей, что прибыли с ней в столицу Речных земель – они одеты в лучшие свои одежды, расшитые яркими нитками и мелким бисером, а в длинные гривы их коней вплетены яркие ленты.
Иллх-Айли окидывает взглядом весь двор – и с удивлением и радостью замечает золотистую кобылицу, нетерпеливо перебирающую тонкими суховатыми ногами и вскидывающую изящную гордую голову, потряхивающую длинной светлой гривой. Эта лошадь прекрасна, как летний степной рассвет, невольно думает про себя Иллх-Айли, любуясь ей. Один из воинов подводит лошадь к девушке и, поклонившись, говорит:
- Иррхэ'Ан-Тхэссэ, правитель Речных Земель, да продлятся годы его под солнцем и луной, велел передать подарок для тебя, госпожа Иллх-Айли. Он надеется, что ты прибудешь к Реке так, как привычно тебе, юная дочь Степей.
- Иллх-Айли поблагодарит Иррхэ'Ан-Тхэссэ, как должно, - девушка тепло улыбается и принимает поводья из рук воина. – Он сделал Иллх-Айли самый лучший подарок.
Она осторожно прикасается к золотой гриве, ласково гладит ее, шепчет что-то, неведомое и неслышное для людского уха, успокаивая, и кобылица чутко прислушивается, беспокойно прядая ушами.
Иллх-Айли легко взлетает в седло, как и пристало дочери степей, что начинают ездить верхом прежде, чем ходить. Ах, думает она, такая золотая кобылица может обогнать ветер…но не сейчас. Сейчас они двинутся в путь неторопливым шагом, дабы не оскорбить богов излишней спешкой – хотя больше всего на свете Иллх-Айли хочется ударить пятками в лоснящиеся бока своей кобылицы и помчаться вперед, вниз по зеленеющей равнине, и спуститься к реке, и искупаться вместе в ее теплой, как парное молоко, вечерней воде.
В это же самое время ее будущий супруг, Иррхэ'Ан-Тхэссэ медленно выезжает в сопровождении свиты из западных дворцовых ворот. На улицах столицы яблоку негде упасть – не каждый же день случается свадьба правителя, и народ приветствует его радостными криками, и юные девы бросают цветы под копыта лошадей. Иррхэ машет рукой, улыбаясь, и толпа снова подхватывает его имя. Несколько дней будет длиться праздник, несколько дней столица Речных земель будет гулять на свадьбе молодого правителя, будут литься рекой драгоценные вина, выставленные и для знати, и для простых горожан.
Инн'Тхэ следует за ним, как и всегда – и Иррхэ опускает ресницы, любуясь тем, как хорош сегодня возлюбленный, как мягко светятся в его косах жемчужные нити, как к лицу ему белоснежный наряд, расшитый затейливым узором темных нитей. Он выглядит усталым, хоть и старается улыбаться светло и счастливо – но Иррхэ знает, что прошлой ночью возлюбленному удалось сомкнуть глаза лишь на пару-тройку оборотов часов. И ему, Иррхэ, тоже. Инн'Тхэ говорит, что праздник для одних – это всегда тяжелая работа для других, и усмехается.
Прошлой ночью они легли на ложе, когда небосклон уже окрасился розовым рассветным цветом – и просто обнялись крепко-крепко, и уснули, не размыкая объятий и не говоря друг другу не слова, потому что все было уже сказано, и не раз. И, засыпая, Иррхэ ни о чем не думал, просто слушал, как ровно и мерно бьется серце в груди возлюбленного, как он дышит, погружаясь в сон.
- Как думаешь, ей понравится подарок? – Иррхэ оборачивается к советнику, улыбаясь ему.
- Уверен, что да, - Инн'Тхэ дарит ему ответную улыбку.
Так повелось, что в Речных землях все важные обряды свершаются на закате - когда особенно тонка грань между днем и ночью, простым миром людей и высоким миром богов, когда солнце опускается за горизонт, и речные воды наполняются алым огнем. На закате сыновей и дочерей правителя посвящают Великой реке, на закате правитель надевает венец власти - и на закате он берет себе в супруги избранную женщину, чтобы сами боги благословили этот союз. Жениха и невесту со свитой у Реки встречают жрицы богини, и половина из них наряжена в белое и голубое, цвета дневные, а половина - в черное и синее, цвета ночных волн. И лишь старшая жрица одета в красное и золотое - в цвета волн на закате, ибо ей отпирать двери, ей размыкать границу между двумя мирами. И ей же оберегать будущих супругов от всякого зла - беззащитны сейчас они оба, уже не дева и не юноша, но еще и не жена и не муж.
Старшая жрица Великой реки ждет их у самой воды, на широком песчаном спуске, где игриво пенящиеся волны набегают на берег. Иллх-Айли спрыгивает со своей золотой кобылицы и, не удержавшись, ласково треплет ее по крутой шее, а потом осторожно-внимательно осматривается - хоть все перед ее взором и сливается в единое целое, в круговерть алого, белого, синего, черного...и голова непривычно кружится, и волнение сладко тянет в груди. Она нетерпеливо встряхивает головой, точь в точь как ее молодая кобылица, и туманные очертания становятся четче, обретают плоть, и она различает знакомые и незнакомые лица, и видит, как в отдалении спешивается ее будущий супруг, Иррхэ'Ан-Тхэссэ, и как он смотрит на нее из-под руки, и ее окатывает жаркая волна от одного лишь его взгляда. Разве можно было ей желать лучшего жениха, чем он? Никого нет лучше - и во всей степи, и в приречных землях, и на далеких морских берегах. Госпожа Ойхх-Илшэ - и сын ее, названный не по обычаю степи, но по здешнему, и оставшийся в доме отца своего - не ошибались, выбирая супругу для правителя и супруга для дочери степей. Этот союз свяжет не только Степь и Реку, но и...Иллх-Айли опускает глаза. Она запоздало думает о том, не нарушила ли какого запрета, так откровенно любуясь будущим супругом...но даже подоспевшая госпожа Арр'Кхи, выбравшаяся наконец из своего паланкина, не говорит ей ни слова упрека. Она берет Иллх-Айли за руку, коротко оглядев ее с ног до головы и неодобрительно поджав карминовые губы - еще бы, ветер с реки растрепал так старательно заплетенные косы, платье сбилось от езды на лошади, хоть и неспешной, но все же - но делать нечего.
Но никакой запрет не нарушен - Иррхэ точно так же любуется ею, точно так же ласкает взглядом ее точеную фигурку в светлом платье, невысокую и ладную, смотрит на вздымающиеся под шелками небольшие груди, на чуть покачивающиеся при ходьбе бедра - и на золотые искры в глубоких потемневших глазах. И когда отец невесты и мать жениха наконец соединяют их руки, Иррхэ сжимает ее узкую сильную ладонь в своей и чувствует ответное крепкое пожатие.
Жрицы поют и кружатся вокруг них, как будто волны - белые, синие, черные - закручивают водоворот, а они тем временем вслед за Старшей спускаются вниз по песчаному берегу к самой Реке. Старшая бестрепетно вступает в пенные волны, прямая, гордая, и делает шаг, и еще один и еще, будто идет к самому солнцу, уже коснувшемуся золотым боком далеких алых вод. Иллх-Айли немного страшно, ведь она, как любой, рожденный в иссушенной солнцем степи, не доверяет большой воде, но Иррхэ крепко держит ее за руку, и глупый страх уходит сам собой, будто ласковые волны стирают его, как следы на песке. Она идет, осторожно ступая по песчаному дну, и благословляет про себя неспешность обряда - широкие длинные юбки намокают и тяжелеют, и она очень боится оступиться ненароком. Жрица останавливается, когда речные воды становятся ей по пояс, и склоняется в поклоне, приветствуя Госпожу Великой реки, а потом оборачивается к жениху и невесте. Все те, кто сопровождал их, остались на берегу, как предписывал обычай - нечего остальным делать на грани миров, это дело двоих, соединяющих свои судьбы, и их проводницы. Над гладью реки плывет, переливаясь, радостная песня, теплая вода обнимает Иллх-Айли, и она, как ни силится, не может вслушиваться в то, что негромко говорит им Старшая - ее голос сливается с шумом воды, с песней молодых жриц на берегу, с криками птиц над речными волнами. И это странное оцепенение нарушает лишь голос Иррхэ'Ан-Тхэссэ, и его слова она слышит очень отчетливо, и отзывается ему:
- Иллх-Айли, дочь Степи, говорит, что берет в мужья Иррхэ'Ан-Тхэссэ, и пусть услышат ее слова Солнечный всадник и госпожа Великой реки. И пусть ни зло, ни обида, ни беды не разомкнут наших рук отныне и до того времени, как сойдем мы к предкам нашим, и даруют нам боги встречу по ту сторону жизни.
Иррхэ берет ее за плечи и разворачивает к себе, и наклоняется к ней, касаясь губами губ. По обычаю довольно было слегка прикоснуться к губам невесты, но она закидывает руки к нему на плечи, и он неожиданно крепко стискивает ее в объятиях - и, не сдержавшись, целует по-настоящему, и она отзывается, жарко и неумело. И в этот самый миг солнце опускается за край мира, заливая плавящимся огнем речную гладь, и в наступившей тишине ясно слышно, как в отдалении что-то плещет, будто ударяет хвостом по воде огромная рыба.
- Госпожа благословила нас, - шепчет Иррхэ, наклонившись к невесте - нет, теперь уже жене - будто невзначай касаясь губами маленького уха. Старшая жрица согласно наклоняет голову - это несомненно добрый знак, не каждого госпожа одаряет своим вниманием. Этой ночью ей отдадут еще одну белоснежную кобылицу, чтоб и она будто бы присоединилась к пиру в честь свадьбы правителя, напившись вдосталь горячей крови.
Иллх-Айли прижимается к широкой груди супруга, и тот обнимает ее, стараясь не думать о том, единственном взгляде с берега, который он ощущает всем телом, взгляд, и тоскующий, и зовущий, и смирившийся...Толку ли знать и понимать то, что иначе поступить было нельзя? Утешает ли то, что юная жена, выбранная не сердцем, но разумом, полюбилась мужу? Редкими станут встречи, нечастыми - ночи, драгоценными станут минуты встреч, и горькими - дни и часы разлуки. Иррхэ закусывает губу, отгоняя от себя ненужные, невместные сейчас мысли. Его жена смотрит на него ясными золотыми глазами, и Старшая жрица склоняется в глубоком поклоне, и на берегу их ожидает свита, а во дворце уже готовят пышный и богатый свадебный пир.
Иррхэ улыбается и подхватывает Иллх-Айли на руки, и выносит ее на берег, прижимая к себе - дрожащую, разгоряченную, нежно льнущую к нему. Он встречается с Инн-Тххэ одним-единственным долгим взглядом, сходным с долгим прощальным поцелуем, которым обменялись они утром этого длинного дня. Любишь? - будто бы неслышно спрашивают глаза возлюбленного, и отзываются им глаза Иррхэ - люблю.
Но новоиспеченных супругов обступает свита, Иррхэ подводят его коня, а Иллх-Айли - подаренную кобылицу, и нужно отправляться в путь - ночные дары Речной госпоже приносят без лишних глаз. На закате она дала свое благословение браку, а в ночи примет кровавую жертву - и будет довольна.
Продолжение следует...
URL записиМой недописанный фанфик на оридж-кинк-фест по вот этой заявке.
Названия нет, вычитан он условно, фэнтэзи, слэш и гет, много этнографии
Высокого рейтинга
Наслаждайтесь
У господина Инн'Тххэ Айх-Дайа - длинные темные косы, перевитые нитями черного и зеленого жемчуга, столь редкого и драгоценного в Речных землях. Болтают, что Морской народ преподнес юному правителю богатые дары, в числе которых и были эти невиданные ожерелья, сияющие мягким светом, словно недавно поднятые с самых морских глубин - но он приказал распаять скрепы, распустить плетение и чуть ли не собственными руками вплел в волосы первого советника нити мерцающих бусин. Болтают...чего только не болтают на площадях и улочках славной столицы, что гордо высится на холмах над широкой и вольной рекой.
Иррхэ'Ан-Тхэссэ, правитель этих земель, и впрямь молод - кое-кто осмеливается шепотом говорить, что слишком уж, но той бесконечной злой зимой, когда многие и многие жизни унесла алая хворь, никто не вспоминал, что младшему из младших сыновей, бросившему факел в высокий погребальный костер правителя, его супруги из Морского народа и их старших детей, сравнялось всего десять зим. С той поры еще восемь раз зима приходила в Речные земли, но болезнь не возвращалась с ней, будто насытилась тогда своей страшной жатвой.
Иррхэ не заботит то, что болтают люди. Всегда и во все времена, если вдуматься, они говорят одно и то же - либо правитель слишком молод, либо слишком стар, либо слишком умен, либо слишком глуп...Только золотые слитки нравятся всем без исключения, говорит Инн'Тххэ и смеется, и владыке Речных земель не остается ничего, кроме как засмеяться в ответ. Ему кажется, что его - советник? любовник? - был всегда и всегда же будет, немногословный на людях, спокойный, надежный, верный, будто древний дуб, крепкий, узловатый, раскинувший широкую шумную крону и глубоко-глубоко пустивший корни. Был всегда и будет всегда, иногда повторяет про себя Иррхэ, и старается лишний раз не вспоминать о том, что в волосах первого советника уже предательски заблестела морозная седина, что у его детей уже родились свои дети, и сын его старшего сына не так давно произнес свое первое слово.
Читать дальше?Инн'Тххэ спит рядом с ним, и во сне его лицо, выдубленное ветром, становится мягче, расходятся недобрые хмурые складки - и Иррхэ тревожно думать, что ему одному первый советник показывается...таким. Он осторожно гладит его по колючей щеке, смущаясь этого странного чувства и не желая разбудить, но тот спит чутко, очень уж чутко.
За высоким окном опочивальни распеваются утренние птицы, шумят старые яблони, и солнце тянет золотые лучи сквозь листву, будто намереваясь дотянуться до сонных людей даже сквозь занавеси. Ветер покачивает их из стороны в сторону, и вышитые небывалые птицы с пышными хвостами будто машут раскинутыми крыльями, вечно пытаясь улететь из плена шелковых нитей.
Они не торопятся размыкать объятия и подниматься со смятой постели. Иррхэ с непрошенной, неподобающей тоской думает, что уже скоро свершатся обряды, и перед госпожой Великой реки он назовет юную дочь степи своей женой, и она займет положенное ей место в его постели, рядом с его троном, и... Но не в сердце, думает он, и сам усмехается про себя - надо же, хоть записывай и слагай песню, как о героях древности, храбро сражавшихся, яростно любивших и рано погибших.
Инн'Тххэ, будто услышав его невеселые мысли, обнимает его еще крепче. Да, иногда кажется, что первому советнику и впрямь ведомы людские помыслы, но он сам, улыбаясь, говорит, что все это - бабьи сказки, а читать мысли может помочь только жизненный опыт...ну, или, на крайний случай, глупость собеседника.
Иррхэ закрывает глаза. Ему не хочется думать. Хотя бы один оборот часов у них есть, и не след тратить его на пустые мысли, если можно...
Можно.
Многое можно в эти сладостные минуты, еще более ценные тем, что убегают они, как песок сквозь пальцы, и не удержать их. Можно целовать жесткие губы и пить чужое дыхание, как бесценное южное вино из резного кубка, можно выгибаться в сильных объятиях, как гнется тисовый лук в руках умелого воина, можно стонать, как стонут, плачут и поют струны под пальцами мастера песен. Никто не видит, никто не знает, как Иррхэ'Ан-Тхэссэ обнимает того, кто дороже всех его гордому сердцу, как теснее и теснее сжимает он кольцо рук, будто хочет навсегда слиться с любовником, сплестись, как сплетаются ветви ив над протокой, как повилика оплетает ствол ясеня, никто не видит - только веселое утреннее солнце, предвещающее хороший день и удачу во всех делах.
Весть о скором прибытии госпожи невесты правителя и ее сопровождающих приносят уже тогда, когда солнце стоит в зените, и правитель Иррхэ'Ан-Тхэссэ неспешно облачается в подобающие одежды, длинные, ниспадающие до самого пола, слуги переплетают его тяжелые черные косы золотыми нитями, и тонкий золотой обруч, украшенный россыпью мелких рубинов, знак власти правителя, венчает высокий бледный лоб. Иррхэ бросает быстрый взгляд в зеркало и отворачивается – все и так ясно, господин правитель одет как должно и правильно, и навстречу своей невесте он поедет неторопливо и величественно, чтоб не растрепались косы от быстрой скачки, не взмокло лицо, как у простолюдина, и не явился он к пред очи своей будущей супруги в недостойном виде. Он подходит к окну и молча смотрит, как по волнам Великой реки плывут легкие лодки, украшенные лучшими цветами из садов столицы, и девушки-жрицы в белых одеждах, напоминающих пену на речных волнах, отпускают по реке роскошные венки, дабы умилостивить Речную Госпожу. Сейчас вода серебрится на солнце, и если приглядеться, в глубине можно увидеть, как ходят там перламутровые рыбы. Кровь белой жертвенной кобылицы была отдана ночной реке - в полночь, и жрицы тогда были облачены в черное, и факела освещали их юные лица. Но сейчас мир наполнен солнцем и светом, и кажется, будто и не было ничего, и Великая река не напилась горячей крови в безлунной ночи.
Иррхэ так и стоит, глядя за окно – до тех пор, пока не улавливает краем слуха осторожные шаги за спиной, пока ему на плечи не ложатся теплые тяжелые ладони. Он откидывается назад, и Инн'Тххэ крепко обнимает его, и говорит негромко:
- Пора, господин Иррхэ'Ан-Тхэссэ.
Иррхэ кивает, оборачиваясь в кольце рук, чтоб дотянуться и поцеловать возлюбленного – и тот наклоняется к нему, и целует неожиданно яростно и жадно, не давая вздохнуть.
Они вместе отправляются навстречу госпоже невесте - Иррхэ'Ан-Тхэссэ едет впереди, его гнедой жеребец, привыкший к скачке, больше похожей на полет, нетерпеливо прядает ушами, не понимая, отчего хозяин так медлит и сдерживает его, раз они уже оставили городские улочки и выехали за крепостную стену. Инн'Тххэ Айх-Дайа, господин первый советник, следует по правую руку от него, на полшага позади, и конь его черен, как ночь – и столь же горяч, как конь молодого правителя, и никто из свиты не смеет поравняться с ним. Иррхэ молчит, внимательно глядя вдаль – не пылит ли дорога, не покажутся ли дорогие гости? Он пытается представить себе будущую госпожу жену – но отчего-то ему вспоминаются только раскосые золотые глаза. Вправду ли они такого цвета, как на портрете, вышитом, по словам посланника из степи, ее собственными руками? Многое ли приукрашено? Многое ли правдиво?
- Скоро увидишь сам, - негромко говорит Инн'Тххэ, и Иррхэ вздрагивает – неужели он уже начал думать вслух? Он собирается было спросить об этом, но тут наконец замечает клубящуюся впереди пыль и выпрямляется в седле, сощуриваясь и пытаясь разглядеть хотя бы что-то.
Всадник, возглавляющий кавалькаду, выглядит невысоким и хрупким, и волосы его скрыты пестрым платком по обычаю Степи. Брат? – думает Иррхэ, присматриваясь к приближающимся гостям и не понимая, отчего не видно подобающего случаю паланкина, в котором везут его будущую жену. Он знает, что в Степи многие женщины ездят на лошадях наравне с мужчинами, но разве б владыке Речных земель отдали такую? Разве не приличествует ему жена, подобная яркому степному маку, красивая, но тоненькая и слабая?
А юный всадник сдерживает горячего коня, срывает с головы платок, яркий, как весенняя степь, и чуть наклоняет голову перед правителем – достаточно для уважения и чести, недостаточно для покорности. У всадника смоляные тонкие косы, сотни их, рассыпающихся по плечам и спине…
..и золотые раскосые глаза.
Точь-в-точь как на вышитом портрете.
Иррхэ наклоняет голову в ответ и смотрит на свою будущую жену, и в голове у него нет ни единой связной мысли. Кажется, будто само солнце гладит дочь степей по туго заплетенным волосам, рассыпает золотые искры по тяжелому ожерелью у нее на шее, и солнечные зайчики пляшут в ее смеющихся глазах.
- Илх-Айлли говорит, что приветствует господина земель у Реки, - голос у нее высокий и сильный, и она очень старательно произносит слова чужого ей языка, выговаривая их с придыханием и резковато для уха.
У степнячки золотые глаза. По-настоящему золотые, и Иррхэ кажется, что в них и вправду можно утонуть, как поется в старых песнях. Но он не говорит ей об этом, повторяя давно заученные слова учтивого витиеватого приветствия, интересуясь, не утомилась ли его госпожа невеста после долгой дороги, по нраву ли госпоже Иллх-Айли Речные земли и прочее, и прочее. Она не менее учтиво отвечает ему, чуть улыбаясь, но по ее искрящимся глазам видно - она все поняла. Испокон веку женщине вовсе не обязательно хорошо понимать чужой язык, чтоб заметить и оценить влечение к ней мужчины. И она замечает, изредка бросая на него лукавые взгляды, прикусывая сухие вишневые губы, облизывая уголки рта острым язычком. Иррхэ любуется ей, как не любовался прежде ни одной женщиной, коих у него, правителя, было немало, несмотря на юные годы. Они возвращаются в город рука об руку, и у самых ворот Иррхэ вдруг пробирает неведомо откуда взявшаяся дрожь.
Он оборачивается - и наталкивается на взгляд следующего за ним Инн'Тххэ, тяжелый и темный, в котором боль неразрывно переплетена с тоской, как переплетаются между собой нити полотна на станке умелой ткачихи. Иррхэ вздрагивает всем телом, и его сердце захлестывает стыд - непонятно, отчего, разве не сам Инн'Тххэ хотел этого брака, разве не желал выбрать правителю самую лучшую жену, разве не радостно первому советнику от того, что выбранная невеста по нраву жениху?
Не радостно, говорит ему взгляд возлюбленного, ох, не радостно.
Иррхэ мысленно тянется к нему, всей душой желая сейчас лишь одного - обнять, прижаться, попросить прощения за невольно нанесенную обиду...Но нельзя, никак нельзя, и не стоит ему смотреть так долго, не след его госпоже невесте самой догадываться о том, о чем ей и так насплетничают сразу после, а то и до их свадьбы.
Инн'Тххэ смотрит долго, слишком долго, и наконец его узкие губы складываются в бледное подобие улыбки, и Иррхэ наконец находит в себе силы отвернуться. Госпожа Илх-Айлли улыбается по-прежнему безмятежно, будто и впрямь не заметила ничего. И их кони наконец вступают в город, цокая изящными копытами по вымощенным камнем улочкам. Народ приветствует своего правителя и его невесту, под ноги кавалькаде летят душистые цветы из лучших столичных садов, и Иррхэ вскидывает руку, отвечая на приветствия, но так и не может отделаться от тоскливых тянущих мыслей - вот и пришел тот день, о котором говорил ему Инн'Тххэ однажды, душной летней ночью, когда они лежали, обнявшись, утомленные и уставшие. Разве я буду рядом с тобой и твоей женой, когда вы будете ласкать друг друга, усмехался возлюбленный, и Иррхэ фыркал в ответ - мол, тогда я вовсе не хочу жениться. Тогда, два года назад все казалось таким простым и понятным...
- Илх-Айлли хочет знать, - голос его невесты вырывает Иррхэ из плена драгоценных воспоминаний, - следует ли Илх-Айлли делать так же, как делает Иррхэ'Ан-Тхэссэ?
И она взмахивает ладонью на уровне груди, показывая ему приветственный жест.
- Если госпожа желает, то да, - он улыбается ей, наклоняя голову.
Юная дочь степи широко улыбается ему в ответ и вскидывает тонкую ладонь, приветствуя теперь уже свой народ, и Иррхэ думает о том, что, пожалуй, госпожа будущая жена понравится Речным землям. Не зря же сама госпожа Великой реки одобрила этот брак, приняв и дневную, и ночную жертву.
Как водится, невесте правителя отводят лучшие покои на западной половине дворца, укрытой от жаркого солнца, тихой и прохладной, где из высоких окон, на которых ветер колеблет легкие, словно девичье дыхание, занавеси, видно Великую Реку, огибающую холмы, на которых построена столица Речных Земель, и текущую вдаль по равнине, уносящую свои шумные воды к бескрайнему морю. Говорят, мать нынешнего правителя, женщина Морского народа, синеглазая и светловолосая, любила сидеть у окна, вышивая на шелке бурные морские волны, и смотреть, как уходит в туманные дали Великая Река. Что она видела вдалеке? Что пыталась услышать в шепоте ветра – не отзвуки ли шумящего синего моря? Кто скажет теперь?
И кто скажет, о чем нашепчет ветер юной невесте правителя – о том, как клонятся травы под дыханием его брата, ветра степей, о том, как стучат по степным землям сотни лошадиных копыт? И это неведомо никому.
Вокруг Иллх-Айли крутятся девчонки-служанки, желающие и услужить госпоже, и поближе разглядеть степное диво. Она сама с любопытством оглядывается по сторонам, любуясь непривычными ей каменными стенами, занавесями с тонкими вышивками, невиданными птицами в золоченых клетках, гладит ластящихся дворцовых кошек.
Ее проводят в купальню, где можно, окунувшись в теплую прозрачную воду, исходящую ароматами благовонных масел, смыть с разгоряченной кожи дорожную пыль – девчонки тихонько хихикают над причудами дикой степнячки, желающей мыться самой, но перечить не смеют. Иллх-Айли поднимается из воды, похожая на изящную статуэтку из орехового дерева, выточенную золотыми руками мастера, и ее расплетенные волосы падают ей на гибкую спину и узкие плечи тяжелой черной волной. Она принюхивается, чуть морща нос, привыкая к ароматам, пропитавшим смуглую кожу, и так стоит, замерев, ощущая, впитывая всей кожей пока что чужой ей мир, все его краски, запахи и звуки, пока опомнившиеся девчонки не накидывают ей на плечи широкое распашное платье, как раз подобающее для того, чтоб знатная госпожа надевала его после купания. Иллх-Айли смеется, показывая крепкие белые зубы – дочь степей не привыкла к тому, чтоб ее одевали и раздевали, как изнеженных девиц Речных Земель.
Девчонки щебечут вокруг нее, и ей волей-неволей приходится вслушиваться, чуть напрягшись – слова чужого языка даются ей не так-то просто, хоть она и прилежно заучивала их, ибо непристойно и недостойно дочери хорошего рода не знать языка и обычаев рода, в который она входит. Но рано или поздно ее мысли уносятся прочь от незатейливой болтовни – Иллх-Айли думает о своем нареченном. Радостно ей было убедиться, что он и впрямь таков, как говорили о нем, радостно знать, что он отважен, прям и горд, и достоин взять в жены девушку из степного рода. И она, Иллх-Айли, будет достойна, она родит ему сильных сыновей и красивых дочерей, она будет растить его детей, будет сидеть по его правую руку, когда он будет судить и решать, она станет ему копьем, броней и куделью. Она медленно расчесывает тяжелые кудри, с которых на пушистые ковры капает вода, и молча улыбается своим мыслям.
Близится ночь, и девчонки, только что скакавшие резвыми белками, зевают и тянутся, а кое-кто из них уже дремлет, свернувшись клубочком на мягком ковре покоев госпожи. Иллх-Айли, улыбаясь, отпускает их, клятвенно заверяя, что если ей что-то понадобится, то она справится сама, а если вдруг не справится – то позовет, непременно позовет.
Оставшись наконец одна, она долго смотрит в окно на блестящую в свете восходящей на небосклон луны черную ленту Великой Реки, а потом еще раз мягкими, чуть слышными шагами обходит спальню. Она слышит, как начинает задремывать дворец, слышит, как сонно дышат девчонки в соседней комнатке, как мерно шумят вдалеке речные волны…Ей любопытно увидеть не только свои покои, но разве пристало девице в одиночку бродить по ночному дворцу, к тому же совсем незнакомому ей? Вдруг кто-то заметит?..
Девице – не пристало, чуть вздыхает про себя Иллх-Айли. Не пристало. Да.
- Я рад, что она тебе понравилась, - в полумраке опочивальни особо не разглядеть, но Иррхэ знает и слышит, что Инн'Тххэ сейчас улыбается. – Она просто красавица…
- Да, - мечтательно вздыхает юный правитель, устраивая поудобнее голову на плече возлюбленного и теснее прижимаясь к нему.
- Спи, - Инн'Тххэ шутливо щелкает его по носу и крепко обнимает. – Завтра предстоит тяжелый день.
- Да, я почти… - Иррхэ полусонно улыбается и проваливается в сон, как будто уходит под темную воду ночной реки, теплую, как парное молоко. Ему снятся цветущие яблони в дворцовом саду, и Иллх-Айли, пляшущая в круговерти бело-розовых лепестков, взметающая белую метель рыжим с подпалинами хвостом, и Инн'Тххэ, прислонившийся спиной к нагретому солнцем яблоневому стволу, который ласково усмехается, щурит раскосые глаза на солнечных зайчиков и смешно морщит нос, по-звериному принюхиваясь.
Инн'Тххэ долго лежит без сна, глядя, как лунные лучи расчерчивают высокий потолок. Но наконец засыпает и он, и во сне к нему приходит бескрайняя степь, заросшая маками до самого горизонта, и женщина с медно-рыжими косами и золотыми глазами держит в руках охапку алеющих цветов, и смотрит ему в глаза долго и ласково.
А уставшая Иллх-Айли падает в объятия сна, как только ее пушистая голова касается мягкой подушки, и наутро она не может вспомнить, снилось ли ей вообще что-нибудь.
Она просыпается от взволнованной девичьей трескотни, лениво тянется и трет заспанные глаза, встряхивает спутавшимися за ночь волосами, как норовистая лошадь встряхивает гривой, и осторожно спускает ноги на ковер, в котором узкие ступни тонут, будто в густой молодой траве. Служанки прибегают, не переставая охать и ахать, и одна из них, самая бойкая, невысокая, кудрявая и пухленькая, наконец рассказывает госпоже, ойкая и прижимая ладошки к румяным щекам, что под утро, когда чуть рассвело, одна дворцовая девчонка, посланная своенравной супругой управляющего в кладовую за кувшином молока, увидела в одном из переходов настоящего волка. Или лису. Или…куницу. В общем, очень страшного хищного зверя. Зверь клацнул зубами, девица завизжала, уронила кувшин, перебудила кучу народа и получила нагоняй от разгневанной госпожи, а зверя тем временем и след простыл.
- Глупости, - лениво тянет Иллх-Айли, потягиваясь. – Здесь же не лес. Откуда взяться зверю? Иллх-Айли думает, здесь дело в том, что у страха…как там…большие глаза?
- Глаза велики! – поправляет девочка и смеется, и все остальные хохочут вместе с ней, а через пару часов уже пересказывают на дворцовой кухне, что, мол, никаких тут зверей и быть не может, так сказала госпожа Иллхи, а уж она-то понимает, не зря они там у себя в степи на волках ездить могут, как все люди – на лошадях.
Вода в огромной каменной купальне, облицованной светлыми мраморными плитами, исходит жаром и горьковатыми запахами трав, собранных в предгорьях, и Иллх-Айли с наслаждением откидывается назад, потягиваясь и по-кошачьи выгибая спину. Копна тяжелых намокших волос уходит под воду темным водопадом. Если б на то была ее воля, девушка проплескалась бы в купальне до тех пор, пока не упало б на землю дневное светило и не покатилось бы огненным колесом, и не кончился бы мир, но девчонки-служанки, хихикая, осторожно поторапливают юную госпожу - для того, чтоб достойным образом убрать невесту к свадьбе, требуется немало времени, а солнце уже поднялось высоко по своей небесной дороге. И негоже невесте являться к жениху мокрой и обнаженной, хоть и сама Госпожа Великой реки является так к супругу своему, бескрайнему морю - то, что позволено богам, не должно повторять смертным.
Пушистое мягкое полотно впитывает влагу, осушает разгоряченное тело девушки, и она кутается в ткань, зябко поводя узкими плечами - из распахнутых настежь окон веет прохладный ветерок с реки. Но всерьез продрогнуть она не успевает - девушки подхватывают ее, истомленную ароматным жаром, под руки и уводят в соседние покои, где укладывают на неширокое низкое ложе и принимаются колдовать над ее руками и ногами с истертой, грубоватой кожей, над загорелым смуглым лицом, над всем сильным тонким телом, иссушенным Степью. Иллх-Айли закрывает глаза, вдыхает теплый воздух, пропитанный ароматами неведомых трав, и, не удержавшись, задремывает, уплывая по горячим волнам дневного сна. Она теряет ощущение времени, и спроси кто ее, сколько оборотов часов она провела здесь, она бы не смогла ответить. Расслабленное тело лениво, и она едва находит в себе силы повернуться, протянуть руку, приподнять голову, теплая дрема укутывает ее, как меховой плащ в холодную ночь, ей снятся такие же ленивые сны, бродящие, как тяжелые облака перед летней грозой.
В курильницы не зря добавлены травы, усыпляющие, успокаивающие – и Иллх-Айли не чувствует, как умелые девичьи руки натирают ее тело душистыми маслами, чтоб кожа стала нежной и гладкой, чтоб радостно было мужским рукам прикасаться к ней, как избавляют самые нежные места от лишних волос, как разминают ей ладони и растирают ступни, смазывая застарелые мозоли целебной мазью – конечно, вздыхают девчонки, за один раз им не сойти, но они хотя бы станут мягче – как расчесывают ей тяжелые волосы, проводя по ним гребнем положенные тысячу раз…
Когда ее наконец будят, осторожно, но настойчиво, Иллх-Айли потягивается и зевает, тело ее все еще окутано мягкой и теплой расслабленностью, и она медленно, неспешно поднимается с уютного ложа. Служанка набрасывает ей на плечи тонкую прохладную накидку, не скрывающую почти ничего, и почтительно подводит госпожу к большому, в два человеческих роста, зеркалу в тяжелой бронзовой раме.
Из прозрачной зеркальной глади на Иллх-Айли смотрит незнакомая девушка. У нее огромные глаза цвета темного расплавленного золота, подведенные темной краской, с подрисованными стрелками, уходящими к вискам, у нее пушистая копна черных волос, опускающихся тяжелыми волнами на спину и плечи, соски ее маленьких острых грудей тоже выкрашены темно-вишневым цветом…Иллх-Айли молча разглядывает – ее? свое? – отражение, склонив голову набок, и ее взгляд скользит по телу, по золотистой коже, чуть поблескивающей от масла, вниз, к непривычно ровному и изящному треугольнику темных волос внизу живота. На тыльные стороны ее узких ладоней серебром нанесен тонкий узор из переплетений цветов и трав, и такой же узор украшает ноги, тянется от большого пальца до щиколотки.
Девчонки разглядывают ее с немым восхищением, гордясь творением рук своих, и лишь одна из них, самая старшая, наконец осторожно спрашивает – все ли по нраву госпоже? Иллх-Айли нехотя отводит взгляд от зеркала и медленно кивает.
Ей приносят платья – тонкое и легкое нижнее, из белого полотна, расшитого по вороту, подолу и рукавам синими волнами, и второе, не менее тонкое, небесно-голубое, и третье, темно-синее, как предгрозовое небо, широкое, с длинными распашными рукавами, ниспадающими до самого края подола. Все эти платья подхватывают поясом, затянувшим и без того тонкую талию девушки, расшитым голубоватыми травами, где в чашечках мелких вышитых цветов спят крохотные жемчужины, и серебряные кисти пояса длинны настолько, что касаются мраморного пола дворцовых покоев.
Ей заплетают косы – две, по здешнему обычаю, и переплетают их нитями мелких речных жемчужин, и закрепляют на концах тяжелыми серебряными косниками. На ее руки надевают десятки серебряных же браслетов, тонких и легких, тонко перезванивающихся между собой при каждом движении.
За время приготовлений девчонки успевают нашептать ''госпоже Иллхи'', что по обычаям Речных земель мать жениха должна вести невесту к месту совершения брачного обряда, а жениха сопровождает отец невесты - но мать юного правителя много лет назад умерла во время поветрия, и ее заменит госпожа Арр'Кхи, жена господина хранителя казны, которая вот-вот прибудет во дворец.
- А твой отец, госпожа Иллхи, знает ли наши обычаи? - интересуется одна из девочек, поправляя тонкую нить жемчуга в косе Иллх-Айли.
- Отец Иллх-Айли, да будет доброй его охота, остался в землях степи при своей супруге, - она пожимает плечами. Девчонки переглядываются - значит, верны слухи о том, что в иных степных племенах верховодят женщины, и какова-то будет жизнь юной госпожи, привыкшей к такому, в этих землях, где нежные жены заняты домашним хозяйством и золотой вышивкой?
Иллх-Айли замечает эти взгляды и догадывается, о чем сейчас думают служанки - но лишь молча улыбается. Как объяснить, что право женщины решать - это почет и уважение той, что хранит очаг, рожает детей, той, от которой зависит - будет жить племя или умрет, уйдет в сухую траву, рассыплется пылью? Как объяснить, что почет для мужчины - защита семьи своей, рода своего? Нет, этим девочкам - никак, да и не нужно. Но отчего-то она уверена, что будущий супруг ее поймет.
Она думает о нем, разглядывая себя в зеркале, щуря золотые глаза. Она понравилась ему, по глазам было видно, а сейчас, в наряде его родины - понравится еще больше. Иллх-Айли вспоминает, какой он - высокий, статный и сильный, как уверенно и верно он держится в седле, как сильны его руки, она невольно думает о том, что этой же ночью они лягут вместе, и он обнимет ее, и накроет, прижмет к постели горячим телом...От этих мыслей по телу ее проходит жаркая дрожь, и внизу живота тянет нежно и сладко. Еще ни один мужчина не ложился с ней, не касался ее тела - и она снова вздрагивает, потягиваясь невольно, выгибая спину и поводя носом, она чувствует, как обостряется нюх, как меняется и плывет мир вокруг, как...
Нельзя. Иллх-Айли встряхивает головой, как норовистая лошадь, и коротко выдыхает сквозь зубы. Осторожно осматривается - заметили, не заметили? Но девчонки, слава Небу, отвлеклись на что-то, и она выпрямляется, оборачиваясь к ним и улыбаясь - по-прежнему безмятежно.
- Пора, госпожа, - говорят ей, и она медленно кивает, делая шаг, осторожная в непривычных одеждах.
Госпожа Арр'Кхи - высокая и быстрая, и вся бело-серебряная - от кончиков длинных кос, спускающихся до самого пола, до тяжелых серег с искрящимися камнями. И глаза ее - хоть и выцветшие, но смотрящие остро и цепко - обегают всю фигуру Иллх-Айли, замечая и отмечая все мелочи, и она удовлетворенно кивает головой - все соблюдено достойно и правильно. Она берет девушку под руку, чуть улыбаясь уголками губ, вежливо интересуется, понравилась ли юной госпоже столица, учтивы ли были служанки...Иллх-Айли отвечает осторожно - отчего-то она чувствует себя так, будто переходит речушку по тонкому весеннему льду, чуть оступись, и по блестящей глади пойдут трещины, и ухнешь вниз, под черную воду. Она чуть заметно принюхивается, стараясь понять, что не так - но не понимает.
- Девчонки во дворце столь болтливы, милая госпожа, - негромкий голос Арр'Кхи отвлекает девушку от непонятных и странных мыслей. - Я боюсь, как бы они не наговорили тебе лишнего...
- О чем говорит почтенная Арр'Кхи? Во дворце есть что-то, о чем Иллх-Айли не следует знать?
Конечно, есть, усмехается про себя Иллх-Айли, иначе б разве начинали об этом говорить? Конечно, есть, и госпожа явно жаждет рассказать об этом сама - или хотя бы намекнуть.
Арр-Кхи немного болезненно морщится при обращении ''почтенная'', и девушка запоздало думает, что, видимо, степное уважение к старости здесь не принято - или принято, но выражается как-то по иному.
- Отчего же не следует... - раздумчиво произносит женщина, перебирая тонкими сухими пальцами так, будто перекатывала в ладонях крупные бусины. - Рано или поздно, так или иначе. Я, признаться, думала, что девчонки уже наболтали, не удержались...
- К лицу ли почтенной повторять сплетни за прислужницами? - Иллх-Айли прищуривает золотые глаза. Ей отчего-то неприятны эти намеки - и понятно, что госпожа Арр-Кхи не собирается ничего рассказывать, по крайней мере, прямо сейчас. Значит, это не угрожает ничьей жизни и вообще не очень-то важно. Что страшного в тайне, о которой могут болтать все - от дворцовой служанки до жены важного вельможи, могут болтать, не опасаясь наказания? Скорее всего, у Иррхэ'Ан-Тхэссэ есть женщина, что дорога его сердцу, душе и телу - и что с того? Смешно было б, если бы к стольки годам у него не было никого вовсе..
- Рано или поздно ты и так узнаешь, госпожа Иллх-Айли, - Арр'Кхи чуть поджимает тонкие губы, видимо, ровно настолько, насколько позволяют приличия.
Иллх-Айли сухо кивает в ответ.
Арр'Кхи подчеркнуто молча сопровождает невесту правителя по коридорам и переходам, по светлым галереям с высокими окнами, за которыми видно либо серебряную ленту Великой Реки, либо зелень и разноцветье дворцового сада, за которым в туманной дымке поблескивают крыши домов. Иллх-Айли с любопытством осматривается по сторонам, за что удостаивается неодобрительных взглядов спутницы. Наконец они выходят в высокую залу, где их уже дожидается и остальная свита - Арр'Кхи, наклонившись к уху девушки, шепотом поясняет, что к Великой Реке невесту будут сопровождать юные девушки из знатнейших семей столицы, и лучшие воины правителя будут охранять и оберегать их. Иллх-Айли приподнимает бровь и задумывается - не зря ли она оставила в своих покоях и верный тугой лук, и легкую саблю, что на лету способна рассечь тонкий девичий платок. Но что сделано, то сделано.
Девушки подходят по одной и склоняются перед ней, и называют певучие имена, очень скоро начавшие сливаться в одно, длинное и напевное, шумящее, как речные волны. Они белокожи и изящны, они наряжены в легкие летящие одежды, разноцветные, как россыпь весенних цветов. Иллх-Айли невольно думает о том, что такая же, как они - тонкая, хрупкая, нежная - держит сердце Иррхэ'Ан-Тхэссэ в своих слабых руках, никогда не поднимавших ничего тяжелее вышивальной иглы. Может быть, она даже здесь, среди остальных? Иллх-Айли принюхивается, чуть заметно раздувая ноздри, пытаясь среди чужих непривычных запахов распознать один-единственный - но не может. Да и верно ли она запомнила его? Вряд ли - слишком много было людей и лошадей вокруг, слишком много запахов било в ноздри, смешиваясь и путаясь...
Они выходят из-под сводов дворца под предвечернее небо и спускаются по широким ступеням во внутренний двор. Там их уже ждут, и девушке отрадно видеть здесь своих степных родичей, что прибыли с ней в столицу Речных земель – они одеты в лучшие свои одежды, расшитые яркими нитками и мелким бисером, а в длинные гривы их коней вплетены яркие ленты.
Иллх-Айли окидывает взглядом весь двор – и с удивлением и радостью замечает золотистую кобылицу, нетерпеливо перебирающую тонкими суховатыми ногами и вскидывающую изящную гордую голову, потряхивающую длинной светлой гривой. Эта лошадь прекрасна, как летний степной рассвет, невольно думает про себя Иллх-Айли, любуясь ей. Один из воинов подводит лошадь к девушке и, поклонившись, говорит:
- Иррхэ'Ан-Тхэссэ, правитель Речных Земель, да продлятся годы его под солнцем и луной, велел передать подарок для тебя, госпожа Иллх-Айли. Он надеется, что ты прибудешь к Реке так, как привычно тебе, юная дочь Степей.
- Иллх-Айли поблагодарит Иррхэ'Ан-Тхэссэ, как должно, - девушка тепло улыбается и принимает поводья из рук воина. – Он сделал Иллх-Айли самый лучший подарок.
Она осторожно прикасается к золотой гриве, ласково гладит ее, шепчет что-то, неведомое и неслышное для людского уха, успокаивая, и кобылица чутко прислушивается, беспокойно прядая ушами.
Иллх-Айли легко взлетает в седло, как и пристало дочери степей, что начинают ездить верхом прежде, чем ходить. Ах, думает она, такая золотая кобылица может обогнать ветер…но не сейчас. Сейчас они двинутся в путь неторопливым шагом, дабы не оскорбить богов излишней спешкой – хотя больше всего на свете Иллх-Айли хочется ударить пятками в лоснящиеся бока своей кобылицы и помчаться вперед, вниз по зеленеющей равнине, и спуститься к реке, и искупаться вместе в ее теплой, как парное молоко, вечерней воде.
В это же самое время ее будущий супруг, Иррхэ'Ан-Тхэссэ медленно выезжает в сопровождении свиты из западных дворцовых ворот. На улицах столицы яблоку негде упасть – не каждый же день случается свадьба правителя, и народ приветствует его радостными криками, и юные девы бросают цветы под копыта лошадей. Иррхэ машет рукой, улыбаясь, и толпа снова подхватывает его имя. Несколько дней будет длиться праздник, несколько дней столица Речных земель будет гулять на свадьбе молодого правителя, будут литься рекой драгоценные вина, выставленные и для знати, и для простых горожан.
Инн'Тхэ следует за ним, как и всегда – и Иррхэ опускает ресницы, любуясь тем, как хорош сегодня возлюбленный, как мягко светятся в его косах жемчужные нити, как к лицу ему белоснежный наряд, расшитый затейливым узором темных нитей. Он выглядит усталым, хоть и старается улыбаться светло и счастливо – но Иррхэ знает, что прошлой ночью возлюбленному удалось сомкнуть глаза лишь на пару-тройку оборотов часов. И ему, Иррхэ, тоже. Инн'Тхэ говорит, что праздник для одних – это всегда тяжелая работа для других, и усмехается.
Прошлой ночью они легли на ложе, когда небосклон уже окрасился розовым рассветным цветом – и просто обнялись крепко-крепко, и уснули, не размыкая объятий и не говоря друг другу не слова, потому что все было уже сказано, и не раз. И, засыпая, Иррхэ ни о чем не думал, просто слушал, как ровно и мерно бьется серце в груди возлюбленного, как он дышит, погружаясь в сон.
- Как думаешь, ей понравится подарок? – Иррхэ оборачивается к советнику, улыбаясь ему.
- Уверен, что да, - Инн'Тхэ дарит ему ответную улыбку.
Так повелось, что в Речных землях все важные обряды свершаются на закате - когда особенно тонка грань между днем и ночью, простым миром людей и высоким миром богов, когда солнце опускается за горизонт, и речные воды наполняются алым огнем. На закате сыновей и дочерей правителя посвящают Великой реке, на закате правитель надевает венец власти - и на закате он берет себе в супруги избранную женщину, чтобы сами боги благословили этот союз. Жениха и невесту со свитой у Реки встречают жрицы богини, и половина из них наряжена в белое и голубое, цвета дневные, а половина - в черное и синее, цвета ночных волн. И лишь старшая жрица одета в красное и золотое - в цвета волн на закате, ибо ей отпирать двери, ей размыкать границу между двумя мирами. И ей же оберегать будущих супругов от всякого зла - беззащитны сейчас они оба, уже не дева и не юноша, но еще и не жена и не муж.
Старшая жрица Великой реки ждет их у самой воды, на широком песчаном спуске, где игриво пенящиеся волны набегают на берег. Иллх-Айли спрыгивает со своей золотой кобылицы и, не удержавшись, ласково треплет ее по крутой шее, а потом осторожно-внимательно осматривается - хоть все перед ее взором и сливается в единое целое, в круговерть алого, белого, синего, черного...и голова непривычно кружится, и волнение сладко тянет в груди. Она нетерпеливо встряхивает головой, точь в точь как ее молодая кобылица, и туманные очертания становятся четче, обретают плоть, и она различает знакомые и незнакомые лица, и видит, как в отдалении спешивается ее будущий супруг, Иррхэ'Ан-Тхэссэ, и как он смотрит на нее из-под руки, и ее окатывает жаркая волна от одного лишь его взгляда. Разве можно было ей желать лучшего жениха, чем он? Никого нет лучше - и во всей степи, и в приречных землях, и на далеких морских берегах. Госпожа Ойхх-Илшэ - и сын ее, названный не по обычаю степи, но по здешнему, и оставшийся в доме отца своего - не ошибались, выбирая супругу для правителя и супруга для дочери степей. Этот союз свяжет не только Степь и Реку, но и...Иллх-Айли опускает глаза. Она запоздало думает о том, не нарушила ли какого запрета, так откровенно любуясь будущим супругом...но даже подоспевшая госпожа Арр'Кхи, выбравшаяся наконец из своего паланкина, не говорит ей ни слова упрека. Она берет Иллх-Айли за руку, коротко оглядев ее с ног до головы и неодобрительно поджав карминовые губы - еще бы, ветер с реки растрепал так старательно заплетенные косы, платье сбилось от езды на лошади, хоть и неспешной, но все же - но делать нечего.
Но никакой запрет не нарушен - Иррхэ точно так же любуется ею, точно так же ласкает взглядом ее точеную фигурку в светлом платье, невысокую и ладную, смотрит на вздымающиеся под шелками небольшие груди, на чуть покачивающиеся при ходьбе бедра - и на золотые искры в глубоких потемневших глазах. И когда отец невесты и мать жениха наконец соединяют их руки, Иррхэ сжимает ее узкую сильную ладонь в своей и чувствует ответное крепкое пожатие.
Жрицы поют и кружатся вокруг них, как будто волны - белые, синие, черные - закручивают водоворот, а они тем временем вслед за Старшей спускаются вниз по песчаному берегу к самой Реке. Старшая бестрепетно вступает в пенные волны, прямая, гордая, и делает шаг, и еще один и еще, будто идет к самому солнцу, уже коснувшемуся золотым боком далеких алых вод. Иллх-Айли немного страшно, ведь она, как любой, рожденный в иссушенной солнцем степи, не доверяет большой воде, но Иррхэ крепко держит ее за руку, и глупый страх уходит сам собой, будто ласковые волны стирают его, как следы на песке. Она идет, осторожно ступая по песчаному дну, и благословляет про себя неспешность обряда - широкие длинные юбки намокают и тяжелеют, и она очень боится оступиться ненароком. Жрица останавливается, когда речные воды становятся ей по пояс, и склоняется в поклоне, приветствуя Госпожу Великой реки, а потом оборачивается к жениху и невесте. Все те, кто сопровождал их, остались на берегу, как предписывал обычай - нечего остальным делать на грани миров, это дело двоих, соединяющих свои судьбы, и их проводницы. Над гладью реки плывет, переливаясь, радостная песня, теплая вода обнимает Иллх-Айли, и она, как ни силится, не может вслушиваться в то, что негромко говорит им Старшая - ее голос сливается с шумом воды, с песней молодых жриц на берегу, с криками птиц над речными волнами. И это странное оцепенение нарушает лишь голос Иррхэ'Ан-Тхэссэ, и его слова она слышит очень отчетливо, и отзывается ему:
- Иллх-Айли, дочь Степи, говорит, что берет в мужья Иррхэ'Ан-Тхэссэ, и пусть услышат ее слова Солнечный всадник и госпожа Великой реки. И пусть ни зло, ни обида, ни беды не разомкнут наших рук отныне и до того времени, как сойдем мы к предкам нашим, и даруют нам боги встречу по ту сторону жизни.
Иррхэ берет ее за плечи и разворачивает к себе, и наклоняется к ней, касаясь губами губ. По обычаю довольно было слегка прикоснуться к губам невесты, но она закидывает руки к нему на плечи, и он неожиданно крепко стискивает ее в объятиях - и, не сдержавшись, целует по-настоящему, и она отзывается, жарко и неумело. И в этот самый миг солнце опускается за край мира, заливая плавящимся огнем речную гладь, и в наступившей тишине ясно слышно, как в отдалении что-то плещет, будто ударяет хвостом по воде огромная рыба.
- Госпожа благословила нас, - шепчет Иррхэ, наклонившись к невесте - нет, теперь уже жене - будто невзначай касаясь губами маленького уха. Старшая жрица согласно наклоняет голову - это несомненно добрый знак, не каждого госпожа одаряет своим вниманием. Этой ночью ей отдадут еще одну белоснежную кобылицу, чтоб и она будто бы присоединилась к пиру в честь свадьбы правителя, напившись вдосталь горячей крови.
Иллх-Айли прижимается к широкой груди супруга, и тот обнимает ее, стараясь не думать о том, единственном взгляде с берега, который он ощущает всем телом, взгляд, и тоскующий, и зовущий, и смирившийся...Толку ли знать и понимать то, что иначе поступить было нельзя? Утешает ли то, что юная жена, выбранная не сердцем, но разумом, полюбилась мужу? Редкими станут встречи, нечастыми - ночи, драгоценными станут минуты встреч, и горькими - дни и часы разлуки. Иррхэ закусывает губу, отгоняя от себя ненужные, невместные сейчас мысли. Его жена смотрит на него ясными золотыми глазами, и Старшая жрица склоняется в глубоком поклоне, и на берегу их ожидает свита, а во дворце уже готовят пышный и богатый свадебный пир.
Иррхэ улыбается и подхватывает Иллх-Айли на руки, и выносит ее на берег, прижимая к себе - дрожащую, разгоряченную, нежно льнущую к нему. Он встречается с Инн-Тххэ одним-единственным долгим взглядом, сходным с долгим прощальным поцелуем, которым обменялись они утром этого длинного дня. Любишь? - будто бы неслышно спрашивают глаза возлюбленного, и отзываются им глаза Иррхэ - люблю.
Но новоиспеченных супругов обступает свита, Иррхэ подводят его коня, а Иллх-Айли - подаренную кобылицу, и нужно отправляться в путь - ночные дары Речной госпоже приносят без лишних глаз. На закате она дала свое благословение браку, а в ночи примет кровавую жертву - и будет довольна.
Продолжение следует...
-
-
02.04.2014 в 01:04у меня в одном отыгрыше ориджинел-персонажа зовут Инн Сох Лейхх.
-
-
02.04.2014 в 05:01-
-
02.04.2014 в 11:27А эта история - сама по себе, к нашим основным она отношения не имеет
-
-
03.04.2014 в 02:16Но ты и правда чудесно пишешь. Обнять обнять обнять!
-
-
03.04.2014 в 11:53Ну я бдю )) Я всегда бдю ))
Урррр, спасибо ))
-
-
03.04.2014 в 19:08А ведь у тебя всё время возникают дополнения. Возможно, кусочек, который соединит всё вместе просто ещё не родился. )
(Льдинка - ня!)