Tanuar ash shetai setah
01.03.2013 в 21:05
Пишет WTF Dom:WTF Dom. Спецквест. Часть 2
Название: Сейчас, когда темно
Автор: WTF Dom
Бета: WTF Dom
Размер: миди (48 тыс. слов)
Пейринг/Персонажи: Сфинкс, Слепой, Курильщик, Черный, много новых (или не таких уж новых) персонажей
Категория: джен
Жанр: антиутопия
Рейтинг: R
Задание: Персонажи — оживающие ночью музейные экспонаты
Краткое содержание: постканон. Действие происходит в не столь отдаленном светлом будущем, примерно через 25 лет после выпуска Сфинкса. Наружность за это время изменилась, резко изменив и жизни персонажей. А на месте Дома успели построить новое учреждение, обитатели которого оказываются вовлечены в странную и пугающую игру. Однажды она приведет их к встрече с бывшими выпускниками…
Примечания: переводы песен Doors взяты с сайта Doorsmania.narod.ru. Песни Creedence Clearwater Revival даны в переводах Евгена Соловьева, за исключением Bad Moon Rising (перевод Марата Джумагазиева).
Для голосования: #. WTF Dom
Часть первая
Серый дом
1.
Они появились перед домом одним воскресным вечером в первых числах сентября. Солнце давно перевалило за зенит, от домов и деревьев тянулись длинные тени, но все равно было не по-осеннему жарко. У высокого светловолосого парня, который тащил сумку, футболка на спине потемнела от пота. Его спутница то и дело вытирала лицо краем платка, но кожа все равно лоснилась, будто смазанная жиром. Женщина обмахивалась папкой с документами, но толку от этого импровизированного веера не было — он лишь гонял туда-сюда горячий воздух.
— Ну вот, — сказала она, остановившись перед воротами, — быстро дошли. И такси брать не понадобилось.
Парень подумал, что уж на такси она могла бы раскошелиться — проезд все равно за казенный счет. Но его сопровождающая, должно быть, решила, что лучше оставить сэкономленные средства на карманные расходы.
Дом прятался за бетонным забором, по верху которого тянулась колючая проволока. С улицы были видны только крыша и кусочек последнего этажа. Несмотря на палящее солнце, они казались холодными, прямо-таки ледяными.
Рядом с воротами на стене виднелась табличка. Приподняв солнечные очки, женщина близоруко вгляделась в нее:
— Точно, нам сюда, — и нажала кнопку звонка.
Ворота открылись почти сразу. Должно быть, они были автоматические и открывались из дома, потому что на затененном дворе не было ни души. Стоило парню с женщиной войти, как металлическая створка поползла назад и с лязгом встала на свое место. Парень поежился от этого звука.
Вслед за женщиной он поднялся на крыльцо и поставил сумку. Его спутница пробормотала:
— Жди здесь, — и скрылась за входной дверью, держа папку наготове.
Подождав несколько минут, парень спустился с крыльца и двинулся вдоль стены. За поворотом дом продолжался, такой же унылый и серый, как и с фасада, да и двор был не лучше. Немного разнообразия вносили только стадион и волейбольная площадка. Чистота везде царила образцовая: ни листочка, ни обрывка бумаги на бетоне, ни единой надписи на стенах. Как будто тут вовсе никто не жил. Но чувствовалось, что это неправда, — дом как будто дышал, тяжело и угрожающе. Зарешеченные окна были пусты, но казалось, что оттуда наблюдают. Наверное, тут везде скрытые камеры…
Хлопнула входная дверь, раздался тревожный голос женщины:
— Эй! Ты куда это пошел?!
Парень обернулся и поспешил назад. Ему чудилось, что взгляды чужих, невидимых глаз тянутся следом, как прилипшая к ботинкам жвачка. Лишь когда он завернул за угол, они неохотно оторвались.
***
Почти половину холла на первом этаже занимал пульт со множеством мониторов, за которыми сидели охранники в черной форме. К поясам у них были прицеплены резиновые дубинки и шокеры. Один перестал жевать бутерброд и поднялся, чтобы отвести новичка в небольшую пустую комнату на первом этаже. Там его уже ждал директор — широкоплечий мужчина в мятом костюме и съехавшем на бок галстуке.
Несмотря на присутствие посторонних, пришлось раздеться до трусов. Всю уличную одежду отобрали, выдав вместо нее серые штаны и рубашку, на которой были оттиснуты черные цифры и буквы. Что они означают, новичок пока не знал. Сумку у него тоже забрали и переворошили все вещи. Большинство из них, как объяснили парню, ему не понадобятся. С собой разрешили взять только белье, носки, зубную щетку и пару книг, которые директор пролистал и потряс, проверяя, не выпадет ли что-нибудь.
— Не волнуйся, — успокаивала сопровождающая, — все твои вещи отнесут в камеру хранения. Будешь отсюда выходить — заберешь.
Парень не стал говорить, что меньше всего его сейчас волнует сохранность скарба.
— Готов? — нетерпеливо спросил директор. — Пошли!
Он шагал так размашисто, что женщина и парень едва поспевали за ним. Свернув по коридору направо, все трое стали подниматься по лестнице.
На втором этаже было тихо, пусто и так же болезненно чисто. Они миновали столовую, маленький вестибюль с растениями в кадках и несколько крашенных белой краской дверей, похожих на больничные. Правда, массивные замки и смотровые окошки наводили скорее на мысль о психушке. У одной из дверей директор остановился, достал пластиковый пропуск и приложил его к замку.
— Поселишься тут, — сопя, сказал он. — Устраивайся и сразу начинай учить правила и распорядок.
За порогом оказался маленький тамбур, откуда две двери вели в туалет и душевую, а третья — в спальню. Новенький даже вздрогнул, увидев, сколько там народу, — снаружи не было слышно ни звука и казалось, что в комнате никого нет. Однако в спальне обнаружилось девять мальчишек, все примерно его возраста. Когда дверь открылась, они встали. Одни поглядывали на вошедших с интересом, другие мрачно пялились в пол.
— Вот, — сказал директор, — это ваш новый товарищ.
— Добрый вечер, — ответили те вразнобой.
Директор широко осклабился, во рту блеснули золотые зубы.
— Веди себя прилично, — сказала новичку женщина. — Я сообщу твоей матери, что ты на месте. В следующее воскресенье сможешь ей позвонить.
Должно быть, ей было тут не по себе, потому что она так быстро выскочила из комнаты вслед за директором, что даже не успела попрощаться.
Наружная дверь захлопнулась, щелкнул замок.
Новичок растерянно стоял посреди спальни с охапкой носков в руках. Брошюру с правилами поведения он зажал под мышкой.
— Привет, — сказал он.
Но все уже вернулись к своим делам. Только один из будущих соседей, самый низенький и ушастый, с ухмылкой рассматривал чужака. Потом подскочил, протягивая маленькую грязную руку:
— Привет! Я Скунс.
Гость огляделся, ища, куда положить вещи, но не нашел и просто бросил на пол. Пожал руку и назвал свое имя, но Скунс как будто его не услышал. Тем временем подошел другой — невысокий парень с цепкими внимательными глазами и седой челкой.
— Скунсятина, не беги впереди паровоза, — сказал он и добавил, повернувшись к гостю: — Я Акела.
Рукопожатие у него было жесткое и быстрое.
— Это наш вожак, — пояснил Скунс, довольный непонятно чем.
Должно быть, он так веселился, потому что у новичка на лбу было написано недоумение. Он не ожидал, что здесь у всех будут клички. Еще вожак какой-то есть… Значит, правду говорили, что тут порядки, как в тюрьме.
— Надолго тебя сюда? — спросил Акела.
— Два года.
— За что?
— Да так. За полную ерунду.
Скунс захихикал.
— Вы слышали? — восторженно спросил он. — На два года — и «за полную ерунду»!.. За это, дорогой, — просветил он новичка, — ты бы влетел не меньше, чем на пять лет. Давай-ка, рассказывай правду.
— За граффити.
— Подрывные? — без всякого удивления спросил Акела.
— Ну… да. Но это не я их писал, если честно.
— Правда, что ли? Расскажи-ка нам, — опять заухмылялся Скунс.
Новичку совсем не хотелось рассказывать, но Акела смотрел на него выжидательно. Наверное, лучше не ссориться со здешним вожаком в первый же день…
— Это правда глупость, — начал он неохотно. — Я в тот день пошел в парк кататься на скейте. Тренировался делать грэбы, — новичок поймал на себе вопросительные взгляды и пояснил: — Ну, там рампа есть, я на ней прыгал…. А рядом кафе «Весна», может, знаете. Ну и вот, какие-то ребята крутились возле кафе и писали на стене краской. Не знаю, кто они такие, никогда раньше их не видел. Потом они ушли, а я сдуру решил посмотреть поближе. Там еще краска разлилась на асфальте, я в нее вляпался… Потом сирена, подъехала полиция. Я пытался доказать, что это не я писал, а мне говорят: неправда, ты тут стоял, тебя видели, вот у тебя и краска на кроссовках. Видеокамер там, как назло, не было. В общем, ничего доказать не удалось, и меня отправили сюда. Вот.
Закончив, новичок обвел взглядом комнату. Он ждал насмешек — история и вправду была нелепая, сам бы он в жизни не поверил в такие отговорки. Но почему-то никто не смеялся.
— Понятно. Бывает, — просто сказал Акела.
— А ты, значит, на скейте прыгал, — Скунс прищурил один глаз. — Прыгал, прыгал, и допрыгался, кузнечик…
Теперь уже все расхохотались.
— Неплохо, — заметил Акела. — На этом и остановимся. Будешь Кузнечиком.
Новичок не сразу понял, что на ближайшие два года это станет его именем.
2.
Серый дом — одно из тех мест, где время идет ненормально: то тянется, как липучка, то летит стремглав. Первая неделя показалась Кузнечику вечностью, он думал, что не доживет до воскресенья, когда можно будет позвонить домой — единственная дозволенная здесь отдушина.
Как он узнал из брошюры, распорядок в исправительной школе был жесткий, и малейшие отступления от него строго карались. Шесть утра — подъем, уборка, умывание, гимнастика. Потом завтрак, уроки, обязательная ежедневная пробежка или занятия на стадионе, после обеда — два часа на домашние задания и мытье холла и коридоров. С половины пятого до девяти вечера — «трудовое воспитание», потом ужин, мытье в душе и отбой.
Переходить из класса в класс можно только строем, под присмотром воспитателя и охранника. В столовой, во время уроков и на работе разговаривать запрещено, кроме как с позволения учителя или воспитателя. В будни что-либо, кроме учебников, читать запрещено, посторонние книги разрешаются только в выходные. Каждую книгу должен сначала проверить воспитатель, а потом нужно написать краткое сочинение, указав, какие нравственные уроки ты из нее извлек. После отбоя вставать с кровати — запрещено. Выносить из столовой еду — запрещено. Мыться в душе дольше пятнадцати минут — запрещено. Держать на тумбочке что-либо, кроме зубной щетки, учебников и тетрадей, — запрещено. И так далее, и тому подобное, до бесконечности.
Странно, что хотя бы дышать здесь можно было без специального допуска.
Поначалу Кузнечик ошибался на каждом шагу и чувствовал, как раздражает этим всех вокруг. В первое же утро пошел было чистить зубы, бросив кровать незаправленной. Акела отыскал его в душевой, отобрал зубную щетку и тычком в плечо послал в спальню застилать постель. Хорошо хоть, рот позволил прополоскать.
Кровать полагалось застилать ровно, без единой складки, подушку ставить строго углом вверх, чтобы получалась аккуратная пирамидка. С непривычки ничего не выходило, одеяло бугрилось, подушка заваливалась набок. Хотелось швырнуть ее об стену, но такое здесь, кажется, не приветствовалось.
— Дай помогу, — сказал кто-то. Отчаявшийся Кузнечик с благодарностью обернулся и увидел парня, который спал на соседней с ним кровати. Его кличка была Искандер, и он был тонкий, рыжеволосый, весь покрытый веснушками, будто одуванчиковая поляна весной.
Искандер проскользнул мимо Кузнечика к кровати. Пока его пальцы с обкусанными до мяса ногтями ловко расправляли одеяло и взбивали подушку, он объяснял:
— Не злись на Акелу. Просто если ты не умоешься, ничего не случится, а если хоть одна кровать окажется не заправленной к приходу воспитателя, всю стаю накажут.
— «Стаю»?
— Мы так называем друг друга. Это теперь и твоя стая, привыкай.
Волчья стая — волчьи порядки, подумал Кузнечик.
— Здесь не так плохо, как тебе кажется, — сказал Искандер, будто услышав его мысли. — Не бойся, зря обижать не будут.
Неслышно подошел Акела, остановился рядом, покачиваясь с пятки на носок:
— Теперь ты с ним нянчишься, — с полуупреком сказал он.
— Он новенький, — возразил Искандер тихо, но настойчиво, — ему нужна помощь.
— Только в первый день, — предупредил Акела.
— Хорошо-хорошо, — покладисто ответил тот.
На уроках оказались легче, чем Кузнечик ожидал, — программа в исправительной школе, видимо, была упрощенная. Все темы он уже проходил в собственной школе чуть ли не год назад. Но и тут он допустил ошибку — поднял руку на истории, когда учитель задал вопрос. Ответил хорошо, его даже похвалили, но когда Кузнечик сел, сосед по парте шепнул ему:
— Не делай так больше.
— Почему? — тоже шепотом спросил Кузнечик.
Он обернулся, глядя на соседа. В стае того звали Квазимодо, и он действительно был далеко не красавец: большеротый, нескладный, с густыми черными бровями, сросшимися над переносицей. На вопрос он не ответил, даже не обернулся, зато самого Кузнечика тут же одернул воспитатель:
— Прекратить разговоры! Встать!
Пришлось встать и простоять до конца урока, чувствуя себя полным идиотом. Зато за эти полчаса Кузнечик сделал два важных вывода. Первый — здесь действительно не принято поднимать руку или как-то иначе идти навстречу любому взрослому. Видимо, это считалось нарушением негласных правил, которые соблюдались строже, чем официальные.
Второй вывод был чуть более утешительный: разговаривать было можно, и многие это делали. Но для этого нужно было овладеть искусством говорить, не поворачивая головы и почти не шевеля губами.
В тот же первый день Кузнечик успел проштрафиться за обедом, когда уронил ложку и наклонился, чтобы ее поднять. Оказалось, что это тоже запрещено (руками, что ли, есть?). Воспитатель выгнал его из-за стола и велел стоять у стены до конца обеда. Желудок прямо-таки сводило от голода. Когда все строились, чтобы выйти из столовой, Кузнечик почувствовал, как Искандер словно невзначай касается его ладони. Он сжал пальцы — в руке оказались два куска хлеба, намазанные маслом.
Карманов в форме не было, но Кузнечик услышал шепот за спиной:
— Спрячь за резинку штанов.
Он не разобрал, чей это был голос.
***
Хуже всего оказалось «трудовое воспитание». Цех, куда строем водили воспитанников, располагался в пристройке возле дома. В ней длинными рядами тянулись непонятные машины и до потолка громоздились груды картонок, которым предстояло к концу смены превратиться в заготовки для коробок.
На первый взгляд работа показалась Кузнечику простой. Сначала каждая картонка укладывалась на стол для вырубки. Со стуком опускался массивный резак, а когда он поднимался, в картонке уже были выемки в нужных местах. Потом — ш-шурх! — ее прокатывали через валки. Они оставляли длинные полосы, по которым будет складываться коробка. После этого заготовка летела в стопку уже сделанных. Следующая!
Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что все не так просто. К резаку Кузнечика не подпустили и поставили сначала прокатывать картонки. Ошибиться было легче легкого: чуть не так вставил заготовку, и полоса пошла криво, дернул не вовремя рукой — вместо ровной линии вышел полукруг. Через полчаса мучений и десяток испорченных заготовок Акела сердито сказал:
— Иди подавать картонки, — и сменил Кузнечика за столом.
На вид это было легче. Вынул заготовку из-под резака, передал на валки, повернулся, взял следующую… Но Кузнечик не мог удержать нужный темп, все время сбивался, то хватал картонку раньше времени, и она разрывалась, то неправильно подавал, то ронял на пол. Через час у него заболела спина, а руки были все в царапинах от жесткого картона.
— Скунс, сколько там? — крикнул Акела, перекрывая шум валков. В обязанности Скунса входило складывать и считать уже готовые картонки.
— Двести двадцать.
— Хреново! Надо поднажать, мы не успеем!
— Все из-за этого, безрукого, — сквозь зубы сказал парень по имени Шварц, кивая на Кузнечика. Шварц работал с ним в паре за резаком, и Кузнечику казалось, что он сам — тоже машина, с такой бешеной скоростью и без единого признака усталости он двигал вверх-вниз тяжеленную раму с ножами. За полтора часа он ни разу не остановился передохнуть, только ходили ходуном мышцы под рубашкой да светлый ежик волос на голове потемнел от пота.
— Давай быстрее! — рявкнул он на Кузнечика. — Не будет нормы — вся стая останется без ужина!
Кузнечик шевелился, но руки будто свинцом налились. А ведь у себя в школе он считался «спортивным» и был здоровее многих в классе! Сцепив зубы, он двигался, как автомат, от бесконечных картонок уже в глазах рябило.
Пронзительно заорал звонок.
— Перерыв! — выкрикнул кто-то из воспитателей.
Кузнечик тупо остановился с картонкой в руках, потом медленно опустил ее на пол. Неужели только два часа прошло? До конца смены он тут свихнется.
В наступившей тишине стал слышен шум голосов — кажется, тут всем было плевать на запрет разговаривать. Охранники не обращали на подопечных никакого внимания: собравшись группой у входа, они смотрели по переносному телевизору футбольный матч. Воспитатели прошли по рядам, раздавая полдник — бутерброды и сок в пакетиках, — и поспешили назад к экрану.
Кузнечик отошел в сторону и присел на корточки под стеной, чтобы поесть. Хотелось быть как можно дальше от Шварца, который сверлил его взглядом исподлобья. Остальные собрались вокруг одного из состайников, прыщавого парня по кличке Ларри. Он повредил руку резаком, и теперь Искандер, который бегал к воспитателям за бинтами и перекисью, сосредоточенно лечил его.
В дальнем конце цеха Кузнечик заметил открытую дверь. Он постоял в нерешительности, не зная, можно ли выходить, но потом увидел, как туда же направляется Квазимодо, и пошел следом.
За дверью оказался крохотный уголок двора, залитый бетоном, как и все пространство вокруг школы. Но здесь внезапно обнаружились живые существа — в тени под навесом скрывалась запертая металлическая клетка, на полу которой, высунув языки от жары, развалились несколько овчарок. Возле соседней клетки, дверца которой была открыта, лежала на подстилке крупная сука, кормившая троих толстолапых щенков.
Квазимодо, присев на корточки, гладил суку и чесал ее бок. Другие псы никак не это не реагировали, но при появлении Кузнечика вскочили и зарычали. Один с размаху бросился на прутья, клетка загудела. Кузнечик остановился.
Квазимодо повернул голову и улыбнулся широким лягушачьим ртом.
— Ничего страшного, иди сюда. Они просто к тебе не привыкли.
Кузнечик осторожно подошел ближе. Квазимодо, безбоязненно придвинувшись к сетке, принялся внушать псам что-то успокоительное. Порычав еще немного, они опять улеглись.
— Ты их совсем не боишься? — спросил Кузнечик, держась на всякий случай поодаль.
— Нет, — Квазимодо помотал головой. — Меня вообще животные любят. Эти, — они кивнул на псов в клетке, — позволяют себя гладить, хотя приучены на всех бросаться. А Матильда, — он ласково почесал лобастую голову суки, — даже еду у меня берет. У тебя, кстати, ничего нет? Свои бутерброды я уже отдал, а она все время голодная, со щенками-то…
Кузнечик растерянно развел руками — бутерброды он уже съел. Но тут же вспомнил кое-что и полез под рубашку.
Хлеб с маслом, спрятанный под резинку штанов, успел размокнуть от пота. Но собака, которой Квазимодо предложил это странное угощение, стала с аппетитом есть. Присев рядом, Кузнечик потрогал ее горячий бок.
— Ты тоже любишь собак? — Квазимодо просиял.
— Ну, — Кузнечик задумался, — наверное, да. В детстве я хотел щенка, но мама с бабушкой не разрешили. Сказали, будет портить мебель.
— Ерунда, — отмахнулся Квазимодо. — Мебель можно купить новую, а дом без зверей все равно, что мертвый. Когда я сюда попал, страшно переживал, что нельзя взять даже хомяка. И вдруг, представляешь — собаки! Вот повезло, правда?
— Наверное, — согласился Кузнечик, хотя исправительная школа ему удачей не казалась, будь здесь хоть целый зоопарк. — А за что ты сюда попал?
— Тоже из-за них, — ответил Квазимодо. — У нас во дворе жили несколько бродячих псов, очень добрых. Мы с ребятами кормили их, построили дом из досок, чтобы они не мерзли зимой. А потом одна соседка позвонила в санслужбу — якобы от собак зараза и они кидаются на прохожих, страшно по двору пройти. Хотя это полное вранье, они ни разу даже ни на кого не гавкнули! В общем, приехал фургон, и всех собак забрали. Сказали, будто в приют, но я не верю. Наверное, их просто усыпили. Я два дня не мог ни есть, ни спать, все вспоминал, как собаки скулили, когда их тащили в фургон. Потом взял самодельный арбалет — я занимался в столярном кружке, умею делать разные вещи, — подстерег соседку возле дома и выстрелил в нее.
— Попал? — в ужасе спросил Кузнечик.
— В плечо, — ответил Квазимодо с сожалением. — Метил в шею, но промахнулся. Она вызвала полицию, те быстро меня вычислили — так я и влетел сюда на пять лет. Три уже прошло, еще два года осталось.
Кузнечик не знал, что на это ответить. Квазимодо, один из немногих, кто отнесся к нему дружелюбно, — стрелял в человека! И если жалел о чем-то, то только о том, что не убил.
Но, наверное, и его можно понять. Кузнечику вот тоже собаки пока ничего плохого не сделали, зато люди — сплошь и рядом…
— Пойдем, — Квазимодо поднялся. — Перерыв кончается, работать пора.
Вернувшись в цех, Кузнечик застал совещание. Скунс пересчитал готовые картонки — их оказалось триста десять, а должно было быть как минимум триста пятьдесят.
— До конца смены не успеем нагнать, — хмуро сказал Шварц. — Один прохлаждается, — он зыркнул на Кузнечика, — а второй руку порезал.
— Ничего, — сказал Акела, — выкрутимся. Маркиз, подменишь Ларри.
Снова прозвенел звонок, и тут же загудели машины, зашумели валки, а стук резаков перекрыл вопли в телевизоре: «Го-ол!». Кузнечик старался двигаться быстро, как только мог, ни на что не отвлекаясь. Только краем глаза заметил, что Скунс куда-то исчез — теперь на его месте стоял Ларри, кое-как укладывавший картонки здоровой рукой.
Одна картонка, вторая, десятая, тридцатая… Кузнечик чувствовал себя, как в компьютерной игре, вот только мышкой кликать не в пример проще. Схватив очередную заготовку, он повернулся и затормозил, увидев, что Акелы за столом нет.
— Что там еще? — рявкнул Шварц и остановился, держа на весу раму резака.
Акела, как оказалось, стоял поодаль, а напротив него — незнакомый высокий парень. Судя по его интонациям, он был в бешенстве и тыкал пальцем в Скунса, который уже вернулся и помогал Ларри с выражением ангельской невинности на лице.
— С чего ты взял, что это ваши картонки? — очень вежливым тоном спрашивал Акела.
— С того, что этот говнюк крутился поблизости, а потом целая стопка пропала!
— Мы за вашу работу не отвечаем. Ищите сами, куда их дели.
— Чего их искать, если вот они лежат!
— Неужели? Вы на них что, расписались?
Протиснувшись между машинами, подошли Дубли и встали у Акелы за спиной. Дублями в стае называли близнецов — настоящие их имена были Макс и Рекс. Они стояли молча, пристально глядя на чужого вожака круглыми желтыми глазами. Потом один из Дублей по-птичьи дернул головой, а второй быстрым движением языка облизнул нижнюю губу. Кузнечик готов был поклясться, что видел на языке стальной блеск бритвы.
Чужак некоторое время переводил взгляд с Акелы на Дублей, потом сплюнул, выругался и ушел.
Скунс, все это время наблюдавший за спором, затрясся от беззвучного смеха.
— Я бы на твоем месте не веселился, — бросил Акела, проходя мимо. — Тебя заметили. Теряешь хватку.
Скунс покаянно повесил голову, но продолжал ухмыляться.
— Сколько теперь?
— Четыреста восемьдесят три, — гордо сообщил Ларри.
— Отлично. Поехали дальше, — сказал Акела, запуская валки.
— Работай, чего встал?! — прикрикнул Шварц на Кузнечика.
3.
Первые две недели в исправшколе Кузнечик помнил чуть ли не по часам, зато следующие слились в сплошную серую пелену. То, что поначалу виделось непосильным, теперь стало привычным; то, что пугало, оказалось терпимым; зато все, что радовало, как будто поблекло. Сначала он ждал каждого воскресенья, как праздника, но скоро остыл. Мать по телефону только плакала и спрашивала, как у него дела. Говорить правду было нельзя — тогда пришлось бы еще ее успокаивать, — и Кузнечик отделывался ничего не значащими фразами. «Все в порядке, мама; кормят хорошо; нет, никто не обижает». Она даже спрашивала, как он учится! Как будто это теперь имело значение…
Кузнечик учился хорошо и быстро, но вовсе не тому, что думала мать. Серый Дом был наставником лучше любого репетитора, вот только платить за его уроки приходилось не деньгами, а собственной шкурой. Прежде всего, он учил разбираться в людях — кто чего стоит, что с кем можно, а с кем нельзя. Здесь это было в сто раз важнее, чем физика, химия и математика вместе взятые.
Поначалу Кузнечик сажал ошибку за ошибкой. В первую же ночь он проснулся от яркого света и не мог понять, почему под потолком разом вспыхнули все лампы. Потом выбрался из постели и побрел к двери искать выключатель.
Все прочие дрыхли, словно ничто им не мешало. От звука шагов проснулся только Акела и зарычал на Кузнечика:
— Ты что, сдурел? Быстро ляг обратно!
— Так свет же, — оправдывался тот, а сам бестолково шарил ладонью по стене, пока до него не дошло — выключателя в комнате нет. Вообще.
Пока он соображал, что делать, лязгнул замок и в спальню влетел охранник.
— Встать!
Он грохнул дубинкой по двери. Повторять не требовалось — вокруг летели на пол одеяла, проснувшиеся мальчишки вскакивали с кроватей и замирали, щурясь от света. Один только Кузнечик так и остался стоять у двери.
— Какого черта этот ходит? — охранник ткнул в него дубинкой.
— Он новенький, — пояснил Акела. — Еще не знает правил.
— Так научите! — рявкнул тот. — А то мне делать нечего, бегать туда-сюда… Все, ложитесь, отбой.
Минут через десять после его ухода свет погас.
Позже Кузнечик узнал, что они легко отделались. Каждую ночь лампы в спальне загорались по несколько раз — они случайным образом включались с пульта в холле. Обнаружив на мониторе непорядок, ночные охранники являлись разбираться. Правда, так поступали не в каждую смену. Например, в одной подобрались сплошные лентяи, которые ночь напролет смотрели телевизор, а в спальнях в это время можно было хоть плясать. Но попадались среди охранников и настоящие отморозки. Обнаружив малейшее движение, они поднимали всю стаю и заставляли час стоять по стойке «смирно» или по двадцать раз отжиматься.
Через неделю Кузнечик вляпался в историю похуже. Однажды после урока учитель спросил его, чья это забытая тетрадь валяется на столе. Он, не подумав, назвал Шварца. Но в тетради на последнем листе обнаружилась крамола — набросок обнаженного женского торса, наскоро сделанный шариковой ручкой. Когда Шварц, спохватившись, бегом вернулся в класс, его уже ждал воспитатель, брезгливо держа тетрадь за уголок.
Преступника на двое суток отправили в карцер. Вернувшись, Шварц дождался отбоя, а едва выключили свет, вытащил Кузнечика из постели и несколько раз сильно врезал. Кузнечик отбивался, как мог, но получалось плохо. Неизвестно, сколько бы Шварц его избивал, если бы из темноты не послышался голос Акелы:
— Стоп.
Кузнечик добрался до душевой и принялся умываться холодной водой. Нос распух, из него все еще шла кровь, нижняя губа треснула и тоже кровила. Сильно болел живот, куда Шварц успел пару раз впечатать свой кулак, да еще саднила нога — ее Кузнечик сам ободрал, зацепившись за ножку кровати.
Он услышал шаги и по голосу узнал Акелу.
— Хреново тебе, наверное, — сказал вожак без всякого сочувствия.
Еще и издевается!
— Что я сделал Шварцу? — спросил Кузнечик, закидывая голову, чтобы остановить кровь из носа. — Почему он на меня накинулся?
— Ты сказал учителю, что это была его тетрадь.
— На ней стояла его фамилия! Учитель все равно прочел бы.
— Вот пусть бы сам и читал. Запомни: честно отвечать на вопросы ты можешь только своему вожаку и состайникам. Для остальных есть правило трех «не»: «не знаю», «не помню», «не видел»… Ясно?
— Бред какой-то, — пробормотал Кузнечик. — А если меня спросят, какого цвета глаза у Шварца?
— Отвечай «не знаю», даже если спросят, какого цвета твои собственные глаза.
— Но это же тупо!
Акела вздохнул, но ответил терпеливо:
— Зато ты не станешь стукачом. Никогда ведь не знаешь, почему тебя спрашивают. Любая мелочь может иметь значение. Усвой это сейчас, пока никого не подставил. Однажды скажешь Шварцу спасибо за урок.
«Вот уж чего не хватало», — подумал Кузнечик, но промолчал.
— Если хочешь еще совет, — добавил Акела, уходя, — учись драться.
***
Драться Кузнечик не умел. Последний раз он делал это лет в пять, а с тех пор как-то нужды не было. Вдобавок и дома, и в школе за драки стыдили и внушали, что споры надо разрешать словами.
Но тут были другие порядки.
Урок он усвоил, и когда на следующий день воспитатель спросил, откуда синяки, Кузнечик ответил, что споткнулся и упал. Где споткнулся? «Не помню». Как вышло, что разбил все лицо? «Не знаю».
Казалось бы, после этого Шварц должен был уняться, но он даже не собирался. Днем, правда, Кузнечика не трогал, только орал на работе и обзывал «слюнтяем» и «маминой деткой». Зато по ночам отыгрывался, причем без всякого повода. Это было гнусно, несправедливо, а самое обидное, что остальные не вмешивались. Только Акела останавливал избиение коротким «стоп», когда считал, что Кузнечику уже довольно досталось. Да еще Искандер иногда приходил к нему в душевую и помогал останавливать кровь.
— За что Шварц на меня взъелся? — спрашивал Кузнечик у Квазимодо, когда они в перерыве между изготовлением картонок сидели у собачьей клетки. — Все еще злится за тот случай?
— Да нет, конечно. Просто у него манера такая. Он всех новичков пытался гнобить.
— Прямо всех? И тебя?
— Я с ним дрался, — со вздохом ответил Квазимодо.
Наверное, он этим не гордился. Ну да, речь-то шла не о защите собак.
— А Маркиз?
Маркиз, изящный, похожий на эльфа и безумно красивый даже с остриженными под ноль волосами, не казался Кузнечику хорошим бойцом.
Как оказалось, зря.
— Маркиз выбил ему зуб, и Шварц его сразу зауважал, — пояснил Квазимодо.
М-да.
— А Искандер? — спросил Кузнечик. — Неужели и тот отбился?
Квазимодо удивленно посмотрел на него:
— Ты что! Искандера никому в голову не пришло бы тронуть. Он же такой… Не знаю, как объяснить. Но его даже Шварц не стал бы обижать. Он обо всех заботится. Да и Акела за него голову оторвет.
— Почему именно за него?
— Ну, так, — уклончиво ответил Квазимодо.
Кузнечик задумался.
— А Ларри?
— Тот сразу прикидывался дохлым, если что. Шварцу быстро надоело.
Насчет себя Кузнечик на такое не надеялся.
— А Скунс? Он же сам говорит, что не умеет драться.
— Скунс-то? — Квазимодо рассмеялся. — Нашел невинную овечку! Драться, может, и не умеет, зато впадает в ярость, так что мозги напрочь отключаются. Ничего вокруг не видит и не слышит, только колотит куда попало и чем попало. Кому охота связываться с психом? И ссориться с ним точно не стоит, он злопамятный.
Кузнечик вздохнул.
— Решай сам, — посоветовал Квазимодо. — Шварцу рано или поздно надоест тебя гнобить, и он отвяжется. Но здесь как себя поставишь, так к тебе и будут относиться.
— Понятно, — уныло ответил Кузнечик.
Кажется, он себя уже «поставил». Грушей для битья.
Все же он продолжал размышлять над этим разговором остаток смены. К счастью, к подаче картонок он уже приноровился и мог думать о своем, пока руки работали.
В конце концов, что ему терять? Ну, не убьет же его Шварц. А остальное можно пережить.
Самым привлекательным казался метод Скунса. Если бы только знать, как отключить мозги… Кузнечик спросил об этом у самого Скунса, но тот возмущенно заявил, что его гениальные серые клеточки работают день и ночь, а остальное — просто клевета завистников.
Как назло, по ночам, когда Шварц использовал Кузнечика как манекен для отработки ударов, мозги работали слишком хорошо. «Спрячься под кровать! — скулил внутренний голос. — Не отвечай, а то он совсем озвереет!».
Пару раз Кузнечик уже готов был пожаловаться на Шварца. Но что-то ему подсказывало, что после этого шансов совсем не останется. Нет, его, конечно, не убьют и даже не покалечат, скорее всего, вообще перестанут трогать. Но и за человека держать не будут.
«Прорвало» его в пятницу перед отбоем. Кузнечик сам не понял, как это вышло. Шварц сказал ему что-то совершенно безобидное, вроде «Отойди с дороги». Кузнечик хотел уже подчиниться, но вдруг будто со стороны услышал собственный голос, оравший: «Сам иди нахер!».
Он еще не успел удивиться, что выругался впервые в жизни, как стало совсем тихо. От тишины звенело в ушах, и в наступившем молчании Кузнечик увидел свою руку. Она двигалась словно отдельно от него, очень плавно и неторопливо, как в замедленной съемке. Рука опустилась на тумбочку, взяла с нее граненый стакан для воды с толстым крепким дном, не спеша подняла и со всей дури обрушила на голову Шварца.
Как ни странно, стакан выдержал. Тут же вернулись звуки, и мир обрел нормальную скорость. Кузнечик отскочил назад, готовый ударить еще раз, если Шварц на него кинется. Но тот стоял, растерянно моргая и схватившись за голову.
Рядом кто-то звонко смеялся — это был Маркиз. Он катался по своей кровати, хохотал, как ребенок, и хлопал в ладоши:
— Браво! Бис!
— Обалдеть, у него аж голова загудела, — заметил Ларри, свешиваясь с двухъярусной койки и с уважением поглядывая то на Шварца, то на Кузнечика.
Акела с трудом выговорил сквозь смех:
— Кузнечик, что ж ты творишь, на камеру-то? Ну, ты и чокнутый…
***
Через несколько минут в спальню ворвались охранники и уволокли Кузнечика в карцер. Он вернулся оттуда через три дня, продрогший до костей, страшно голодный и с синяками от дубинки на заднице и ногах. Первым, кто ему встретился, был Шварц, который на удивление добродушно сказал:
— Привет.
В ближайшие две недели остальные подкалывали Шварца, выкрикивая с деланным ужасом: «Кузнечик идет!» Потом это надоело, но главное было сделано.
Кузнечик стал здесь своим.
4.
К исходу ноября в Сером Доме для него уже не оставалось тайн. Кузнечик знал теперь прошлое всех в своей стае и в определенной степени научился предсказывать будущее. Лучше всех дела обстояли у Ларри — тот попал в исправшколу всего-навсего за курение и, если бы нормально учился, давно бы вышел. Шварц оказался за решеткой за уличную драку, но поскольку занимался спортом и вообще был на хорошем счету у воспитателей, то надеялся доучиться уже в нормальной школе. Сам Кузнечик тоже считался «перспективным». Если бы не история со стаканом, которая принесла ему дополнительную красную отметку в личном деле, он вполне мог бы рассчитывать на сокращение срока.
Остальные никуда из исправшколы не спешили — за ее пределами ничего хорошего их не ждало. Например, Дубли Макс и Рекс, идеальные воры, способные подобрать ключ к любому замку, в свое время влетели на особо хитрой сигнализации. У них прошло меньше половины срока, и после исправшколы им предстояло отправиться во взрослую тюрьму.
То же ждало и Акелу, которому срок постоянно продлевали за новые нарушения. Он и Искандер были в стае самыми старшими, оба уже совершеннолетние, но до сих пор не могли доучиться: Акела — из-за постоянных побегов, а Искандер потому, что раньше жил в какой-то секте, а после ее разгрома оказался на время в психушке. Судя по тому, что в исправшколе ему нравилось, в больнице было еще хуже (хотя Кузнечик не мог себе это представить).
А вот насчет Маркиза Кузнечик так и не смог выяснить ничего определенного. Сначала его удивляло, что Маркиз — похоже, самый образованный из всех, — на уроках демонстративно не отвечает, несмотря на все угрозы и наказания. Кузнечик попробовал спросить, почему, но получил в ответ такой бешеный взгляд, что заткнулся раз и навсегда.
Скунс же и подавно был темной лошадкой. На вопрос, почему он здесь, он отвечал: «За сам факт моего существования» и гнусно хихикал. Больше добиться от него ничего не удалось.
***
Помимо прошлого и будущего, Кузнечик научился видеть то, что скрывалось в настоящем. Например, тончайшие щели между плинтусом и стеной, в которых удобно держать бритвенные лезвия. Или тайники, выдолбленные в цементном полу туалета и аккуратно прикрытые кафелем, — в каждом из них могли поместиться пачка сигарет, фонарик или даже разобранный мобильный телефон, если удавалось извернуться и пронести их из «большого мира».
Также Кузнечик освоил многие полезные умения. Например, делать из одеяла и подушки куклу на кровати перед тем, как пойти ночью в туалет, — на случай, если включится свет, — или перемещаться только по тем участкам комнаты, которые не просматривались с видеокамер.
Такого рода знания были особенно важны в Доме, где все самое интересное, важное и опасное происходило после наступления темноты. В своей старой, нормальной жизни Кузнечик с нетерпением ждал лета, которое означало каникулы. Но в Сером Доме лето терпеть не могли, потому что ночь наступала поздно, и в комнатах, где зарешеченные окна были лишены занавесок, до полуночи держались блеклые сумерки. Не любили здесь и лунные ночи, и зиму, когда спальня подсвечивалась отблеском фонарей на снегу. Лучшим временем года считалась темная и дождливая поздняя осень.
Из всех же осенних ночей лучшими были те, когда на ночной вахте сидела «ленивая» смена. Ее охранники были известны в Доме полным равнодушием к своим служебным обязанностям — вместо того, чтобы неусыпно дежурить у мониторов, они часами смотрели телевизор или просто дремали. Конечно, любое происшествие могло разрушить эту идиллию, но между стаями и «ленивой» сменой было что-то вроде негласного договора. В их дежурство никому бы не пришло в голову затеять драку с кровавым исходом или наложить на себя руки. Скунс почему-то называл такие ночи «водяным перемирием», хотя вода тут была вовсе не при чем.
В «ленивую» смену можно было вести себя как угодно, если это не угрожало перемирию. Например, Акела в такие ночи перебирался в кровать к Искандеру. Кузнечик не очень понимал, зачем они это делают, — тесно же, жарко, неудобно, и уж точно запрещено. Но, может, им так лучше разговаривать, кто их знает.
Большинство в стае проводили такие ночи, играя в душевой в «дорогу». Ничто другое не годилось, потому что одни игры требовали света (а батарейки для припрятанного в тайнике фонарика следовало беречь), а другие считались недостаточно азартными. Однажды Кузнечик здорово насмешил всю стаю наивным предложением поиграть в «города».
В «дорогу» играли по серьезным ставкам. На кону стояли вещи, которые в Доме за неимением денег особенно ценились: дополнительные порции еды, лишние дежурства и вообще выполнение всякой чужой работы. Дубль Макс, например, уже задолжал Маркизу сорок семь часов уборки. Поэтому каждый раз, когда приходила очередь Маркиза, Макс, скрипя зубами, отправлялся вместо него драить полы в коридоре.
Неудивительно, что Макс жаждал отыграться и в очередную «ленивую» ночь, едва прозвенел звонок к отбою, рванул в душевую. Следом потянулись остальные. В спальне остались только Ларри, который уже дрых на своем втором ярусе, Шварц, который не любил «дорогу», и Акела с Искандером, шептавшиеся о чем-то на кровати.
Кузнечик не умел играть, потому что правила «дороги» были уж очень запутанными, и он понимал в них с пятого на десятое. Но и спать еще не хотелось, а лежать в темноте одному было скучно. Повертевшись немного, он прихватил одеяло и тоже отправился в душевую. Входя, наступил кому-то на ногу и получил ответный пинок.
Пробравшись в угол, к теплой трубе, Кузнечик бросил на пол свернутое одеяло и уселся на него. Игра должна была вот-вот начаться. Проводником в этот раз был Маркиз, а против него играл — ну, естественно! — Макс.
— Ждем тропу, — со вздохом напомнил Квазимодо. Видно, он сегодня был за рефери.
— Да сейчас, потерпи, — ворчливо сказал Скунс из темноты. Судя по ответу, он играл за открывающего. — Подвиньтесь, что вы развалились? Я тут на сливной решетке вообще сижу! Тропа, значит… Ну, ладно. Ничего интересного не могу придумать, поэтому пойдем по простому пути. Тропа от автостанции. Убежище в трех милях к северо-северо-западу. Принято?
— Принято, — сказал Квазимодо.
— Черт! — послышался голос Маркиза. — Ненавижу этот маршрут.
Скунс довольно захихикал.
— Вешки и барьеры расставлены? — спросил Квазимодо.
— Сейчас, — ответил Дубль Рекс. — Ты где? Перелезь ко мне.
— А трудно было сразу поговорить, да? — возмутился Скунс. — Сначала один входит, топая, как слон, теперь второй карабкается… Ты мне на руку наступил!
— Извини, — примирительно пробормотал Квазимодо. Судя по голосу, он был где-то возле вешалок для полотенец и теперь шептался там с Рексом.
— Вешки поставлены, — наконец объявил он и полез обратно в центр. — Можно начинать.
Стало очень тихо. Скунс прокашлялся и торжественно произнес:
— Открываю дорогу.
Даже если эти слова ничего не значили, у Кузнечика всегда бежал от них холодок по спине. Он сел поудобнее, обхватив руками колени, и приготовился слушать. Но первое время ничего не происходило, только перед глазами от вглядывания в темноту плыли цветные пятна.
Наконец Маркиз решился на ставку:
— Веду семь человек.
— Ого! — захихикал Скунс. — Не многовато ли?
— Нормально-нормально, — вмешался Дубль Макс. — Если по одному, до утра не закончим.
— Ну да, и кое-кто спешит проиграться еще на неделю вперед, — сладким голосом ответил Маркиз.
— Дорога уже открыта, — строго напомнил Квазимодо. Он не одобрял шуточек и посторонних разговоров во время игры.
— Вижу ступеньки, — сказал Маркиз. — Веду по первой, третьей, четвертой, седьмой… У нас сигареты есть?
— Сейчас.
Скунс, сидевший поблизости от Кузнечика, зашарил по полу. Стукнула кафельная плитка.
— Четыре штуки. Пускаю одну по кругу?
— Валяй.
Вспыхнул огонек извлеченной из тайника зажигалки. Прямо рядом с Кузнечиком оказалось лицо Скунса, казавшееся при мерцании огня очень старым и темным, будто вырезанным из дерева. Он глубоко затянулся и передал сигарету Маркизу. В темноте загорелся красный глазок. Шумно втянув дым, Маркиз закончил:
— …по девятой и одиннадцатой.
— Первая трещина пройдена! — объявил Квазимодо.
Рекс разочарованно присвистнул.
— Люблю людей, которые ставят барьеры прямо на входе, — довольно сказал Скунс. — Они такие предсказуемые, бедняги.
— Вхожу на станцию, — сказал Маркиз. — Станция пуста?
— Что? А, ну да, — согласился Скунс.
— Ты ему подыгрываешь, — обвиняюще произнес Макс.
— Ничего подобного! Мы только начали, а меня уже оскорбляют…
— Кассы пусты? — перебил Маркиз.
— Да пусты, конечно. Даю тебе окно и дверь. Выбирай.
Кто-то тронул Кузнечика за плечо и передал ему тлеющий окурок. Кузнечик осторожно взял его, сунул в рот и вдохнул дым. Раньше он не курил, но в исправшколе каждая сигарета была как маленький бунт.
Голова от первой же затяжки сильно закружилась. Кузнечик поспешно передал сигарету в центр, где сидел Квазимодо. Игра тем временем ускорялась.
— Да, кстати, забыл сказать — первая тень выходит на тропу. Макс, слышишь?
— Уже?! И кто это мне здесь подыгрывает? — возмутился Маркиз.
— Не все коту масленица, — послышался довольный голос Макса. — Отлично, веду тень.
— У вас двадцать у обоих, — добавил Скунс.
— Принимаю. Вхожу на ступеньки, веду тень по второй, пятой… хм… восьмой…
— Стоп, стоп. Ты на трещине!
— Да блин! Сколько у меня осталось из двадцати?
— Тринадцать.
— Ладно… Беру окно.
— Ты нагоняешь Маркиза. Маркиз, у тебя первая развилка.
— Веду по дорожке к фонарю. Вешка справа от фонаря?
— Нет, — ответил Дубль Рекс, расставлявший вешки.
— Ладно, хорошо… Вешка на дереве?
— Нет.
Маркиз нервно забарабанил пальцами по полу.
— Веду тень, — напомнил ледяным голосом Макс. — Я все ближе.
— Ухожу, ухожу… Вешка под скамейкой?
— Да-а, — разочарованно ответил Рекс.
Маркиз весело рассмеялся.
— Тень пропускает ход, — постановил Квазимодо.
— Черт! — Макс стукнул кулаком по полу.
Кузнечик прикрыл глаза. После затяжки во рту пересохло, но, чтобы попить, надо было опять перелезать через остальных. Приходилось терпеть. От трубы шло приятное тепло, мысли Кузнечика путались, а комната вокруг как будто плыла.
Он пытался представить себе «дорогу». Вот автостанция — низенькое здание с тремя окнами, окруженное почему-то цветущими каштанами. Должно быть, уже май, потому что газоны покрыты молодой травой. Но погода все равно сырая, на ветру становится зябко. Фонари уже не горят, и в сером предрассветном сумраке очертания предметов кажутся размытыми.
Маркиз в наглухо застегнутой куртке шагает по асфальтовой дорожке, перепрыгивая лужи после вчерашнего дождя. За ним гуськом следуют семь человек, чьих лиц Кузнечик не может рассмотреть, да и не пытается — это всего лишь ставки в игре, силуэты, небрежно нарисованные углем на сером фоне. Капли воды с деревьев проходят сквозь них, не задевая и не смазывая рисунок.
Маркиз вертит головой, ища вешки. Кузнечику так и не удалось добиться от остальных, как эти вешки должны выглядеть. Вопросы насчет «дороги» вообще не приветствовались. Сумел разобраться в правилах — вот и молодец, не сумел — ну кто же тебе доктор?
Поэтому Кузнечик представлял себе все, как на душу ляжет. Сейчас ему казалось, что первая вешка должна быть чем-то вроде цветастого воздушного змея, с которым дети наигрались и бросили. Да, точно, вот же он, этот змей, валяется размокший под скамейкой среди окурков и оберток от мороженого. Маркиз торжествующе вытаскивает его, и густая тень, наползавшая было от крыльца и готовая сожрать одну из фигурок, медленно отступает. Но недалеко — она будет следовать за Маркизом по пятам, выжидая, пока он сделает ошибку.
Дождь накрапывает сильнее, один из фонарей вдруг с треском загорается, рассыпая искры…
Кузнечик растерянно сел, открыв глаза. Оказывается, он заснул, и теперь левый бок жгло там, где он привалился к трубе. Под потолком вспыхнули лампы, и все вокруг зажмуривались или отворачивались, закрывая глаза руками.
— Я что-то задремал, — пробормотал Кузнечик. — Как играется?
— Как видишь, никак, — отозвался Скунс. — Свет же включился, значит, игра остановлена.
Ну да, по «дороге» можно идти, только когда темно.
— Кстати, дай одеяло. Оно тебе, по-моему, без надобности.
— Нет.
Выдрав край своего одеяла из загребущих лап Скунса, Кузнечик встал и принялся пробираться к выходу из душевой, но сослепу наткнулся на кого-то. В дверях стоял, зевая, Акела.
— Сигареты еще есть?
— Что, теперь курить захотелось? — противным голосом спросил Скунс. Акела хотел пнуть его, но не дотянулся.
— Эй, Кузнечик, а ты куда?
— Наверное, пошел Шварца молотить, чтобы времени даром не терять.
— Я спать иду, — сказал Кузнечик. Под веки у него будто песка насыпали. В спальне он упал на свою кровать и ждал, когда потухнет свет.
Вернулся Акела и лег рядом со спящим Искандером, пристроив голову ему на плечо. С легким щелчком лампы погасли, и стены спальни сразу как будто сдвинулись. Кузнечик укутался в одеяло и попытался уснуть, но свет растормошил его, и задремать не удавалось. Еще и сопение Ларри настырно ввинчивалось в уши, перекрывая голоса из душевой.
— Акела, — негромко окликнул Кузнечик, — ты спишь?
— Нет, — отозвался тот. — Чего тебе?
— А кто из наших придумал «дорогу»?
Прежде, чем Акела успел ответить, Шварц рявкнул из темноты:
— Шли бы вы отсюда со своими разговорами. Уснуть же невозможно! Сначала одни орут: «Ты ему подыгрываешь!», теперь другие начали…
— Уймись, — посоветовал Акела. — Завтра отоспишься. А в «дорогу» играли задолго до нас. Скунс тут дольше всех, но и он не помнит, когда она появилась.
— Почему в ней всегда одно и то же? — спросил Кузнечик. — Автостанция, закусочная, пустырь, шоссе… Это же скучно. Почему не придумать новые места?
Акела засмеялся, но ничего не ответил.
— Потому что они идиоты, — раздраженно отозвался вместо него Шварц. — Никто в этом не признается, но все верят, что если изменить «дорогу» даже на вот столечко, то дело швах, ты никогда не найдешь проводника. Вот такое дебильное суеверие.
— Какого проводника? — Кузнечик оперся локтем на подушку.
— Который проведет по дороге, — пояснил Акела таким тоном, словно это само собой разумелось.
— Хватит ему полоскать мозги, — Шварц ожесточенно взбивал свою подушку. — Кузнечик тут недавно, а я уже этой ерунды наслушался. Мол, люди исчезают бесследно, полиция их не находит, и все потому, что они ушли по «дороге». Задолбало!
— Куда ушли? — настаивал Кузнечик. — Бежали за границу?
— Ну, якобы да. В какое-то «не здесь», в общем. Но это чушь на постном масле, потому что за границу сбежать невозможно. Даже если удастся, тебя депортируют к чертовой матери. У Маркиза спроси.
— А он откуда знает? — Кузнечик понизил голос.
— Пытался там остаться. Он ведь раньше жил где-то за границей и даже учился в школе при посольстве, когда его папаша был дипломатом…
— Ого!
— Вот тебе и «ого». А потом отцу дали пожизненное по какому-то политическому делу, а сам Маркиз с матерью пытались получить убежище, но их в два счета вытурили домой. Думаешь, почему он такой бешеный? Когда только пришел, его два месяца держали в лазарете под снотворным, потому что он себе вены пытался перегрызть. Из князей в грязь, знаешь ли, невесело…
— А я слышал, за границей людей режут на органы, — встрял проснувшийся Ларри.
— А я слышал, некоторым там вживляют новые мозги, — насмешливо сказал Акела.
— А я слышал, что по ночам спят! — буркнул Шварц.
— А я… — начал Кузнечик, но не смог вовремя придумать, что именно.
Он попытался еще расспросить о «дороге», но Шварц каждый раз начинал орать, да и Акела, кажется, потерял интерес к разговору.
Тогда Кузнечик лег на спину, закинув руки за голову, и попытался себе представить это «не здесь». Под эти мысли, голоса из душевой и стук дождевых капель по подоконнику он сам не заметил, как уснул.
URL записиЗадание: Персонажи - оживающие ночью музейные экспонаты.
Название: Сейчас, когда темно
Автор: WTF Dom
Бета: WTF Dom
Размер: миди (48 тыс. слов)
Пейринг/Персонажи: Сфинкс, Слепой, Курильщик, Черный, много новых (или не таких уж новых) персонажей
Категория: джен
Жанр: антиутопия
Рейтинг: R
Задание: Персонажи — оживающие ночью музейные экспонаты
Краткое содержание: постканон. Действие происходит в не столь отдаленном светлом будущем, примерно через 25 лет после выпуска Сфинкса. Наружность за это время изменилась, резко изменив и жизни персонажей. А на месте Дома успели построить новое учреждение, обитатели которого оказываются вовлечены в странную и пугающую игру. Однажды она приведет их к встрече с бывшими выпускниками…
Примечания: переводы песен Doors взяты с сайта Doorsmania.narod.ru. Песни Creedence Clearwater Revival даны в переводах Евгена Соловьева, за исключением Bad Moon Rising (перевод Марата Джумагазиева).
Для голосования: #. WTF Dom
Часть первая Серый дом
1.
Они появились перед домом одним воскресным вечером в первых числах сентября. Солнце давно перевалило за зенит, от домов и деревьев тянулись длинные тени, но все равно было не по-осеннему жарко. У высокого светловолосого парня, который тащил сумку, футболка на спине потемнела от пота. Его спутница то и дело вытирала лицо краем платка, но кожа все равно лоснилась, будто смазанная жиром. Женщина обмахивалась папкой с документами, но толку от этого импровизированного веера не было — он лишь гонял туда-сюда горячий воздух.
— Ну вот, — сказала она, остановившись перед воротами, — быстро дошли. И такси брать не понадобилось.
Парень подумал, что уж на такси она могла бы раскошелиться — проезд все равно за казенный счет. Но его сопровождающая, должно быть, решила, что лучше оставить сэкономленные средства на карманные расходы.
Дом прятался за бетонным забором, по верху которого тянулась колючая проволока. С улицы были видны только крыша и кусочек последнего этажа. Несмотря на палящее солнце, они казались холодными, прямо-таки ледяными.
Рядом с воротами на стене виднелась табличка. Приподняв солнечные очки, женщина близоруко вгляделась в нее:
— Точно, нам сюда, — и нажала кнопку звонка.
Ворота открылись почти сразу. Должно быть, они были автоматические и открывались из дома, потому что на затененном дворе не было ни души. Стоило парню с женщиной войти, как металлическая створка поползла назад и с лязгом встала на свое место. Парень поежился от этого звука.
Вслед за женщиной он поднялся на крыльцо и поставил сумку. Его спутница пробормотала:
— Жди здесь, — и скрылась за входной дверью, держа папку наготове.
Подождав несколько минут, парень спустился с крыльца и двинулся вдоль стены. За поворотом дом продолжался, такой же унылый и серый, как и с фасада, да и двор был не лучше. Немного разнообразия вносили только стадион и волейбольная площадка. Чистота везде царила образцовая: ни листочка, ни обрывка бумаги на бетоне, ни единой надписи на стенах. Как будто тут вовсе никто не жил. Но чувствовалось, что это неправда, — дом как будто дышал, тяжело и угрожающе. Зарешеченные окна были пусты, но казалось, что оттуда наблюдают. Наверное, тут везде скрытые камеры…
Хлопнула входная дверь, раздался тревожный голос женщины:
— Эй! Ты куда это пошел?!
Парень обернулся и поспешил назад. Ему чудилось, что взгляды чужих, невидимых глаз тянутся следом, как прилипшая к ботинкам жвачка. Лишь когда он завернул за угол, они неохотно оторвались.
***
Почти половину холла на первом этаже занимал пульт со множеством мониторов, за которыми сидели охранники в черной форме. К поясам у них были прицеплены резиновые дубинки и шокеры. Один перестал жевать бутерброд и поднялся, чтобы отвести новичка в небольшую пустую комнату на первом этаже. Там его уже ждал директор — широкоплечий мужчина в мятом костюме и съехавшем на бок галстуке.
Несмотря на присутствие посторонних, пришлось раздеться до трусов. Всю уличную одежду отобрали, выдав вместо нее серые штаны и рубашку, на которой были оттиснуты черные цифры и буквы. Что они означают, новичок пока не знал. Сумку у него тоже забрали и переворошили все вещи. Большинство из них, как объяснили парню, ему не понадобятся. С собой разрешили взять только белье, носки, зубную щетку и пару книг, которые директор пролистал и потряс, проверяя, не выпадет ли что-нибудь.
— Не волнуйся, — успокаивала сопровождающая, — все твои вещи отнесут в камеру хранения. Будешь отсюда выходить — заберешь.
Парень не стал говорить, что меньше всего его сейчас волнует сохранность скарба.
— Готов? — нетерпеливо спросил директор. — Пошли!
Он шагал так размашисто, что женщина и парень едва поспевали за ним. Свернув по коридору направо, все трое стали подниматься по лестнице.
На втором этаже было тихо, пусто и так же болезненно чисто. Они миновали столовую, маленький вестибюль с растениями в кадках и несколько крашенных белой краской дверей, похожих на больничные. Правда, массивные замки и смотровые окошки наводили скорее на мысль о психушке. У одной из дверей директор остановился, достал пластиковый пропуск и приложил его к замку.
— Поселишься тут, — сопя, сказал он. — Устраивайся и сразу начинай учить правила и распорядок.
За порогом оказался маленький тамбур, откуда две двери вели в туалет и душевую, а третья — в спальню. Новенький даже вздрогнул, увидев, сколько там народу, — снаружи не было слышно ни звука и казалось, что в комнате никого нет. Однако в спальне обнаружилось девять мальчишек, все примерно его возраста. Когда дверь открылась, они встали. Одни поглядывали на вошедших с интересом, другие мрачно пялились в пол.
— Вот, — сказал директор, — это ваш новый товарищ.
— Добрый вечер, — ответили те вразнобой.
Директор широко осклабился, во рту блеснули золотые зубы.
— Веди себя прилично, — сказала новичку женщина. — Я сообщу твоей матери, что ты на месте. В следующее воскресенье сможешь ей позвонить.
Должно быть, ей было тут не по себе, потому что она так быстро выскочила из комнаты вслед за директором, что даже не успела попрощаться.
Наружная дверь захлопнулась, щелкнул замок.
Новичок растерянно стоял посреди спальни с охапкой носков в руках. Брошюру с правилами поведения он зажал под мышкой.
— Привет, — сказал он.
Но все уже вернулись к своим делам. Только один из будущих соседей, самый низенький и ушастый, с ухмылкой рассматривал чужака. Потом подскочил, протягивая маленькую грязную руку:
— Привет! Я Скунс.
Гость огляделся, ища, куда положить вещи, но не нашел и просто бросил на пол. Пожал руку и назвал свое имя, но Скунс как будто его не услышал. Тем временем подошел другой — невысокий парень с цепкими внимательными глазами и седой челкой.
— Скунсятина, не беги впереди паровоза, — сказал он и добавил, повернувшись к гостю: — Я Акела.
Рукопожатие у него было жесткое и быстрое.
— Это наш вожак, — пояснил Скунс, довольный непонятно чем.
Должно быть, он так веселился, потому что у новичка на лбу было написано недоумение. Он не ожидал, что здесь у всех будут клички. Еще вожак какой-то есть… Значит, правду говорили, что тут порядки, как в тюрьме.
— Надолго тебя сюда? — спросил Акела.
— Два года.
— За что?
— Да так. За полную ерунду.
Скунс захихикал.
— Вы слышали? — восторженно спросил он. — На два года — и «за полную ерунду»!.. За это, дорогой, — просветил он новичка, — ты бы влетел не меньше, чем на пять лет. Давай-ка, рассказывай правду.
— За граффити.
— Подрывные? — без всякого удивления спросил Акела.
— Ну… да. Но это не я их писал, если честно.
— Правда, что ли? Расскажи-ка нам, — опять заухмылялся Скунс.
Новичку совсем не хотелось рассказывать, но Акела смотрел на него выжидательно. Наверное, лучше не ссориться со здешним вожаком в первый же день…
— Это правда глупость, — начал он неохотно. — Я в тот день пошел в парк кататься на скейте. Тренировался делать грэбы, — новичок поймал на себе вопросительные взгляды и пояснил: — Ну, там рампа есть, я на ней прыгал…. А рядом кафе «Весна», может, знаете. Ну и вот, какие-то ребята крутились возле кафе и писали на стене краской. Не знаю, кто они такие, никогда раньше их не видел. Потом они ушли, а я сдуру решил посмотреть поближе. Там еще краска разлилась на асфальте, я в нее вляпался… Потом сирена, подъехала полиция. Я пытался доказать, что это не я писал, а мне говорят: неправда, ты тут стоял, тебя видели, вот у тебя и краска на кроссовках. Видеокамер там, как назло, не было. В общем, ничего доказать не удалось, и меня отправили сюда. Вот.
Закончив, новичок обвел взглядом комнату. Он ждал насмешек — история и вправду была нелепая, сам бы он в жизни не поверил в такие отговорки. Но почему-то никто не смеялся.
— Понятно. Бывает, — просто сказал Акела.
— А ты, значит, на скейте прыгал, — Скунс прищурил один глаз. — Прыгал, прыгал, и допрыгался, кузнечик…
Теперь уже все расхохотались.
— Неплохо, — заметил Акела. — На этом и остановимся. Будешь Кузнечиком.
Новичок не сразу понял, что на ближайшие два года это станет его именем.
2.
Серый дом — одно из тех мест, где время идет ненормально: то тянется, как липучка, то летит стремглав. Первая неделя показалась Кузнечику вечностью, он думал, что не доживет до воскресенья, когда можно будет позвонить домой — единственная дозволенная здесь отдушина.
Как он узнал из брошюры, распорядок в исправительной школе был жесткий, и малейшие отступления от него строго карались. Шесть утра — подъем, уборка, умывание, гимнастика. Потом завтрак, уроки, обязательная ежедневная пробежка или занятия на стадионе, после обеда — два часа на домашние задания и мытье холла и коридоров. С половины пятого до девяти вечера — «трудовое воспитание», потом ужин, мытье в душе и отбой.
Переходить из класса в класс можно только строем, под присмотром воспитателя и охранника. В столовой, во время уроков и на работе разговаривать запрещено, кроме как с позволения учителя или воспитателя. В будни что-либо, кроме учебников, читать запрещено, посторонние книги разрешаются только в выходные. Каждую книгу должен сначала проверить воспитатель, а потом нужно написать краткое сочинение, указав, какие нравственные уроки ты из нее извлек. После отбоя вставать с кровати — запрещено. Выносить из столовой еду — запрещено. Мыться в душе дольше пятнадцати минут — запрещено. Держать на тумбочке что-либо, кроме зубной щетки, учебников и тетрадей, — запрещено. И так далее, и тому подобное, до бесконечности.
Странно, что хотя бы дышать здесь можно было без специального допуска.
Поначалу Кузнечик ошибался на каждом шагу и чувствовал, как раздражает этим всех вокруг. В первое же утро пошел было чистить зубы, бросив кровать незаправленной. Акела отыскал его в душевой, отобрал зубную щетку и тычком в плечо послал в спальню застилать постель. Хорошо хоть, рот позволил прополоскать.
Кровать полагалось застилать ровно, без единой складки, подушку ставить строго углом вверх, чтобы получалась аккуратная пирамидка. С непривычки ничего не выходило, одеяло бугрилось, подушка заваливалась набок. Хотелось швырнуть ее об стену, но такое здесь, кажется, не приветствовалось.
— Дай помогу, — сказал кто-то. Отчаявшийся Кузнечик с благодарностью обернулся и увидел парня, который спал на соседней с ним кровати. Его кличка была Искандер, и он был тонкий, рыжеволосый, весь покрытый веснушками, будто одуванчиковая поляна весной.
Искандер проскользнул мимо Кузнечика к кровати. Пока его пальцы с обкусанными до мяса ногтями ловко расправляли одеяло и взбивали подушку, он объяснял:
— Не злись на Акелу. Просто если ты не умоешься, ничего не случится, а если хоть одна кровать окажется не заправленной к приходу воспитателя, всю стаю накажут.
— «Стаю»?
— Мы так называем друг друга. Это теперь и твоя стая, привыкай.
Волчья стая — волчьи порядки, подумал Кузнечик.
— Здесь не так плохо, как тебе кажется, — сказал Искандер, будто услышав его мысли. — Не бойся, зря обижать не будут.
Неслышно подошел Акела, остановился рядом, покачиваясь с пятки на носок:
— Теперь ты с ним нянчишься, — с полуупреком сказал он.
— Он новенький, — возразил Искандер тихо, но настойчиво, — ему нужна помощь.
— Только в первый день, — предупредил Акела.
— Хорошо-хорошо, — покладисто ответил тот.
На уроках оказались легче, чем Кузнечик ожидал, — программа в исправительной школе, видимо, была упрощенная. Все темы он уже проходил в собственной школе чуть ли не год назад. Но и тут он допустил ошибку — поднял руку на истории, когда учитель задал вопрос. Ответил хорошо, его даже похвалили, но когда Кузнечик сел, сосед по парте шепнул ему:
— Не делай так больше.
— Почему? — тоже шепотом спросил Кузнечик.
Он обернулся, глядя на соседа. В стае того звали Квазимодо, и он действительно был далеко не красавец: большеротый, нескладный, с густыми черными бровями, сросшимися над переносицей. На вопрос он не ответил, даже не обернулся, зато самого Кузнечика тут же одернул воспитатель:
— Прекратить разговоры! Встать!
Пришлось встать и простоять до конца урока, чувствуя себя полным идиотом. Зато за эти полчаса Кузнечик сделал два важных вывода. Первый — здесь действительно не принято поднимать руку или как-то иначе идти навстречу любому взрослому. Видимо, это считалось нарушением негласных правил, которые соблюдались строже, чем официальные.
Второй вывод был чуть более утешительный: разговаривать было можно, и многие это делали. Но для этого нужно было овладеть искусством говорить, не поворачивая головы и почти не шевеля губами.
В тот же первый день Кузнечик успел проштрафиться за обедом, когда уронил ложку и наклонился, чтобы ее поднять. Оказалось, что это тоже запрещено (руками, что ли, есть?). Воспитатель выгнал его из-за стола и велел стоять у стены до конца обеда. Желудок прямо-таки сводило от голода. Когда все строились, чтобы выйти из столовой, Кузнечик почувствовал, как Искандер словно невзначай касается его ладони. Он сжал пальцы — в руке оказались два куска хлеба, намазанные маслом.
Карманов в форме не было, но Кузнечик услышал шепот за спиной:
— Спрячь за резинку штанов.
Он не разобрал, чей это был голос.
***
Хуже всего оказалось «трудовое воспитание». Цех, куда строем водили воспитанников, располагался в пристройке возле дома. В ней длинными рядами тянулись непонятные машины и до потолка громоздились груды картонок, которым предстояло к концу смены превратиться в заготовки для коробок.
На первый взгляд работа показалась Кузнечику простой. Сначала каждая картонка укладывалась на стол для вырубки. Со стуком опускался массивный резак, а когда он поднимался, в картонке уже были выемки в нужных местах. Потом — ш-шурх! — ее прокатывали через валки. Они оставляли длинные полосы, по которым будет складываться коробка. После этого заготовка летела в стопку уже сделанных. Следующая!
Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что все не так просто. К резаку Кузнечика не подпустили и поставили сначала прокатывать картонки. Ошибиться было легче легкого: чуть не так вставил заготовку, и полоса пошла криво, дернул не вовремя рукой — вместо ровной линии вышел полукруг. Через полчаса мучений и десяток испорченных заготовок Акела сердито сказал:
— Иди подавать картонки, — и сменил Кузнечика за столом.
На вид это было легче. Вынул заготовку из-под резака, передал на валки, повернулся, взял следующую… Но Кузнечик не мог удержать нужный темп, все время сбивался, то хватал картонку раньше времени, и она разрывалась, то неправильно подавал, то ронял на пол. Через час у него заболела спина, а руки были все в царапинах от жесткого картона.
— Скунс, сколько там? — крикнул Акела, перекрывая шум валков. В обязанности Скунса входило складывать и считать уже готовые картонки.
— Двести двадцать.
— Хреново! Надо поднажать, мы не успеем!
— Все из-за этого, безрукого, — сквозь зубы сказал парень по имени Шварц, кивая на Кузнечика. Шварц работал с ним в паре за резаком, и Кузнечику казалось, что он сам — тоже машина, с такой бешеной скоростью и без единого признака усталости он двигал вверх-вниз тяжеленную раму с ножами. За полтора часа он ни разу не остановился передохнуть, только ходили ходуном мышцы под рубашкой да светлый ежик волос на голове потемнел от пота.
— Давай быстрее! — рявкнул он на Кузнечика. — Не будет нормы — вся стая останется без ужина!
Кузнечик шевелился, но руки будто свинцом налились. А ведь у себя в школе он считался «спортивным» и был здоровее многих в классе! Сцепив зубы, он двигался, как автомат, от бесконечных картонок уже в глазах рябило.
Пронзительно заорал звонок.
— Перерыв! — выкрикнул кто-то из воспитателей.
Кузнечик тупо остановился с картонкой в руках, потом медленно опустил ее на пол. Неужели только два часа прошло? До конца смены он тут свихнется.
В наступившей тишине стал слышен шум голосов — кажется, тут всем было плевать на запрет разговаривать. Охранники не обращали на подопечных никакого внимания: собравшись группой у входа, они смотрели по переносному телевизору футбольный матч. Воспитатели прошли по рядам, раздавая полдник — бутерброды и сок в пакетиках, — и поспешили назад к экрану.
Кузнечик отошел в сторону и присел на корточки под стеной, чтобы поесть. Хотелось быть как можно дальше от Шварца, который сверлил его взглядом исподлобья. Остальные собрались вокруг одного из состайников, прыщавого парня по кличке Ларри. Он повредил руку резаком, и теперь Искандер, который бегал к воспитателям за бинтами и перекисью, сосредоточенно лечил его.
В дальнем конце цеха Кузнечик заметил открытую дверь. Он постоял в нерешительности, не зная, можно ли выходить, но потом увидел, как туда же направляется Квазимодо, и пошел следом.
За дверью оказался крохотный уголок двора, залитый бетоном, как и все пространство вокруг школы. Но здесь внезапно обнаружились живые существа — в тени под навесом скрывалась запертая металлическая клетка, на полу которой, высунув языки от жары, развалились несколько овчарок. Возле соседней клетки, дверца которой была открыта, лежала на подстилке крупная сука, кормившая троих толстолапых щенков.
Квазимодо, присев на корточки, гладил суку и чесал ее бок. Другие псы никак не это не реагировали, но при появлении Кузнечика вскочили и зарычали. Один с размаху бросился на прутья, клетка загудела. Кузнечик остановился.
Квазимодо повернул голову и улыбнулся широким лягушачьим ртом.
— Ничего страшного, иди сюда. Они просто к тебе не привыкли.
Кузнечик осторожно подошел ближе. Квазимодо, безбоязненно придвинувшись к сетке, принялся внушать псам что-то успокоительное. Порычав еще немного, они опять улеглись.
— Ты их совсем не боишься? — спросил Кузнечик, держась на всякий случай поодаль.
— Нет, — Квазимодо помотал головой. — Меня вообще животные любят. Эти, — они кивнул на псов в клетке, — позволяют себя гладить, хотя приучены на всех бросаться. А Матильда, — он ласково почесал лобастую голову суки, — даже еду у меня берет. У тебя, кстати, ничего нет? Свои бутерброды я уже отдал, а она все время голодная, со щенками-то…
Кузнечик растерянно развел руками — бутерброды он уже съел. Но тут же вспомнил кое-что и полез под рубашку.
Хлеб с маслом, спрятанный под резинку штанов, успел размокнуть от пота. Но собака, которой Квазимодо предложил это странное угощение, стала с аппетитом есть. Присев рядом, Кузнечик потрогал ее горячий бок.
— Ты тоже любишь собак? — Квазимодо просиял.
— Ну, — Кузнечик задумался, — наверное, да. В детстве я хотел щенка, но мама с бабушкой не разрешили. Сказали, будет портить мебель.
— Ерунда, — отмахнулся Квазимодо. — Мебель можно купить новую, а дом без зверей все равно, что мертвый. Когда я сюда попал, страшно переживал, что нельзя взять даже хомяка. И вдруг, представляешь — собаки! Вот повезло, правда?
— Наверное, — согласился Кузнечик, хотя исправительная школа ему удачей не казалась, будь здесь хоть целый зоопарк. — А за что ты сюда попал?
— Тоже из-за них, — ответил Квазимодо. — У нас во дворе жили несколько бродячих псов, очень добрых. Мы с ребятами кормили их, построили дом из досок, чтобы они не мерзли зимой. А потом одна соседка позвонила в санслужбу — якобы от собак зараза и они кидаются на прохожих, страшно по двору пройти. Хотя это полное вранье, они ни разу даже ни на кого не гавкнули! В общем, приехал фургон, и всех собак забрали. Сказали, будто в приют, но я не верю. Наверное, их просто усыпили. Я два дня не мог ни есть, ни спать, все вспоминал, как собаки скулили, когда их тащили в фургон. Потом взял самодельный арбалет — я занимался в столярном кружке, умею делать разные вещи, — подстерег соседку возле дома и выстрелил в нее.
— Попал? — в ужасе спросил Кузнечик.
— В плечо, — ответил Квазимодо с сожалением. — Метил в шею, но промахнулся. Она вызвала полицию, те быстро меня вычислили — так я и влетел сюда на пять лет. Три уже прошло, еще два года осталось.
Кузнечик не знал, что на это ответить. Квазимодо, один из немногих, кто отнесся к нему дружелюбно, — стрелял в человека! И если жалел о чем-то, то только о том, что не убил.
Но, наверное, и его можно понять. Кузнечику вот тоже собаки пока ничего плохого не сделали, зато люди — сплошь и рядом…
— Пойдем, — Квазимодо поднялся. — Перерыв кончается, работать пора.
Вернувшись в цех, Кузнечик застал совещание. Скунс пересчитал готовые картонки — их оказалось триста десять, а должно было быть как минимум триста пятьдесят.
— До конца смены не успеем нагнать, — хмуро сказал Шварц. — Один прохлаждается, — он зыркнул на Кузнечика, — а второй руку порезал.
— Ничего, — сказал Акела, — выкрутимся. Маркиз, подменишь Ларри.
Снова прозвенел звонок, и тут же загудели машины, зашумели валки, а стук резаков перекрыл вопли в телевизоре: «Го-ол!». Кузнечик старался двигаться быстро, как только мог, ни на что не отвлекаясь. Только краем глаза заметил, что Скунс куда-то исчез — теперь на его месте стоял Ларри, кое-как укладывавший картонки здоровой рукой.
Одна картонка, вторая, десятая, тридцатая… Кузнечик чувствовал себя, как в компьютерной игре, вот только мышкой кликать не в пример проще. Схватив очередную заготовку, он повернулся и затормозил, увидев, что Акелы за столом нет.
— Что там еще? — рявкнул Шварц и остановился, держа на весу раму резака.
Акела, как оказалось, стоял поодаль, а напротив него — незнакомый высокий парень. Судя по его интонациям, он был в бешенстве и тыкал пальцем в Скунса, который уже вернулся и помогал Ларри с выражением ангельской невинности на лице.
— С чего ты взял, что это ваши картонки? — очень вежливым тоном спрашивал Акела.
— С того, что этот говнюк крутился поблизости, а потом целая стопка пропала!
— Мы за вашу работу не отвечаем. Ищите сами, куда их дели.
— Чего их искать, если вот они лежат!
— Неужели? Вы на них что, расписались?
Протиснувшись между машинами, подошли Дубли и встали у Акелы за спиной. Дублями в стае называли близнецов — настоящие их имена были Макс и Рекс. Они стояли молча, пристально глядя на чужого вожака круглыми желтыми глазами. Потом один из Дублей по-птичьи дернул головой, а второй быстрым движением языка облизнул нижнюю губу. Кузнечик готов был поклясться, что видел на языке стальной блеск бритвы.
Чужак некоторое время переводил взгляд с Акелы на Дублей, потом сплюнул, выругался и ушел.
Скунс, все это время наблюдавший за спором, затрясся от беззвучного смеха.
— Я бы на твоем месте не веселился, — бросил Акела, проходя мимо. — Тебя заметили. Теряешь хватку.
Скунс покаянно повесил голову, но продолжал ухмыляться.
— Сколько теперь?
— Четыреста восемьдесят три, — гордо сообщил Ларри.
— Отлично. Поехали дальше, — сказал Акела, запуская валки.
— Работай, чего встал?! — прикрикнул Шварц на Кузнечика.
3.
Первые две недели в исправшколе Кузнечик помнил чуть ли не по часам, зато следующие слились в сплошную серую пелену. То, что поначалу виделось непосильным, теперь стало привычным; то, что пугало, оказалось терпимым; зато все, что радовало, как будто поблекло. Сначала он ждал каждого воскресенья, как праздника, но скоро остыл. Мать по телефону только плакала и спрашивала, как у него дела. Говорить правду было нельзя — тогда пришлось бы еще ее успокаивать, — и Кузнечик отделывался ничего не значащими фразами. «Все в порядке, мама; кормят хорошо; нет, никто не обижает». Она даже спрашивала, как он учится! Как будто это теперь имело значение…
Кузнечик учился хорошо и быстро, но вовсе не тому, что думала мать. Серый Дом был наставником лучше любого репетитора, вот только платить за его уроки приходилось не деньгами, а собственной шкурой. Прежде всего, он учил разбираться в людях — кто чего стоит, что с кем можно, а с кем нельзя. Здесь это было в сто раз важнее, чем физика, химия и математика вместе взятые.
Поначалу Кузнечик сажал ошибку за ошибкой. В первую же ночь он проснулся от яркого света и не мог понять, почему под потолком разом вспыхнули все лампы. Потом выбрался из постели и побрел к двери искать выключатель.
Все прочие дрыхли, словно ничто им не мешало. От звука шагов проснулся только Акела и зарычал на Кузнечика:
— Ты что, сдурел? Быстро ляг обратно!
— Так свет же, — оправдывался тот, а сам бестолково шарил ладонью по стене, пока до него не дошло — выключателя в комнате нет. Вообще.
Пока он соображал, что делать, лязгнул замок и в спальню влетел охранник.
— Встать!
Он грохнул дубинкой по двери. Повторять не требовалось — вокруг летели на пол одеяла, проснувшиеся мальчишки вскакивали с кроватей и замирали, щурясь от света. Один только Кузнечик так и остался стоять у двери.
— Какого черта этот ходит? — охранник ткнул в него дубинкой.
— Он новенький, — пояснил Акела. — Еще не знает правил.
— Так научите! — рявкнул тот. — А то мне делать нечего, бегать туда-сюда… Все, ложитесь, отбой.
Минут через десять после его ухода свет погас.
Позже Кузнечик узнал, что они легко отделались. Каждую ночь лампы в спальне загорались по несколько раз — они случайным образом включались с пульта в холле. Обнаружив на мониторе непорядок, ночные охранники являлись разбираться. Правда, так поступали не в каждую смену. Например, в одной подобрались сплошные лентяи, которые ночь напролет смотрели телевизор, а в спальнях в это время можно было хоть плясать. Но попадались среди охранников и настоящие отморозки. Обнаружив малейшее движение, они поднимали всю стаю и заставляли час стоять по стойке «смирно» или по двадцать раз отжиматься.
Через неделю Кузнечик вляпался в историю похуже. Однажды после урока учитель спросил его, чья это забытая тетрадь валяется на столе. Он, не подумав, назвал Шварца. Но в тетради на последнем листе обнаружилась крамола — набросок обнаженного женского торса, наскоро сделанный шариковой ручкой. Когда Шварц, спохватившись, бегом вернулся в класс, его уже ждал воспитатель, брезгливо держа тетрадь за уголок.
Преступника на двое суток отправили в карцер. Вернувшись, Шварц дождался отбоя, а едва выключили свет, вытащил Кузнечика из постели и несколько раз сильно врезал. Кузнечик отбивался, как мог, но получалось плохо. Неизвестно, сколько бы Шварц его избивал, если бы из темноты не послышался голос Акелы:
— Стоп.
Кузнечик добрался до душевой и принялся умываться холодной водой. Нос распух, из него все еще шла кровь, нижняя губа треснула и тоже кровила. Сильно болел живот, куда Шварц успел пару раз впечатать свой кулак, да еще саднила нога — ее Кузнечик сам ободрал, зацепившись за ножку кровати.
Он услышал шаги и по голосу узнал Акелу.
— Хреново тебе, наверное, — сказал вожак без всякого сочувствия.
Еще и издевается!
— Что я сделал Шварцу? — спросил Кузнечик, закидывая голову, чтобы остановить кровь из носа. — Почему он на меня накинулся?
— Ты сказал учителю, что это была его тетрадь.
— На ней стояла его фамилия! Учитель все равно прочел бы.
— Вот пусть бы сам и читал. Запомни: честно отвечать на вопросы ты можешь только своему вожаку и состайникам. Для остальных есть правило трех «не»: «не знаю», «не помню», «не видел»… Ясно?
— Бред какой-то, — пробормотал Кузнечик. — А если меня спросят, какого цвета глаза у Шварца?
— Отвечай «не знаю», даже если спросят, какого цвета твои собственные глаза.
— Но это же тупо!
Акела вздохнул, но ответил терпеливо:
— Зато ты не станешь стукачом. Никогда ведь не знаешь, почему тебя спрашивают. Любая мелочь может иметь значение. Усвой это сейчас, пока никого не подставил. Однажды скажешь Шварцу спасибо за урок.
«Вот уж чего не хватало», — подумал Кузнечик, но промолчал.
— Если хочешь еще совет, — добавил Акела, уходя, — учись драться.
***
Драться Кузнечик не умел. Последний раз он делал это лет в пять, а с тех пор как-то нужды не было. Вдобавок и дома, и в школе за драки стыдили и внушали, что споры надо разрешать словами.
Но тут были другие порядки.
Урок он усвоил, и когда на следующий день воспитатель спросил, откуда синяки, Кузнечик ответил, что споткнулся и упал. Где споткнулся? «Не помню». Как вышло, что разбил все лицо? «Не знаю».
Казалось бы, после этого Шварц должен был уняться, но он даже не собирался. Днем, правда, Кузнечика не трогал, только орал на работе и обзывал «слюнтяем» и «маминой деткой». Зато по ночам отыгрывался, причем без всякого повода. Это было гнусно, несправедливо, а самое обидное, что остальные не вмешивались. Только Акела останавливал избиение коротким «стоп», когда считал, что Кузнечику уже довольно досталось. Да еще Искандер иногда приходил к нему в душевую и помогал останавливать кровь.
— За что Шварц на меня взъелся? — спрашивал Кузнечик у Квазимодо, когда они в перерыве между изготовлением картонок сидели у собачьей клетки. — Все еще злится за тот случай?
— Да нет, конечно. Просто у него манера такая. Он всех новичков пытался гнобить.
— Прямо всех? И тебя?
— Я с ним дрался, — со вздохом ответил Квазимодо.
Наверное, он этим не гордился. Ну да, речь-то шла не о защите собак.
— А Маркиз?
Маркиз, изящный, похожий на эльфа и безумно красивый даже с остриженными под ноль волосами, не казался Кузнечику хорошим бойцом.
Как оказалось, зря.
— Маркиз выбил ему зуб, и Шварц его сразу зауважал, — пояснил Квазимодо.
М-да.
— А Искандер? — спросил Кузнечик. — Неужели и тот отбился?
Квазимодо удивленно посмотрел на него:
— Ты что! Искандера никому в голову не пришло бы тронуть. Он же такой… Не знаю, как объяснить. Но его даже Шварц не стал бы обижать. Он обо всех заботится. Да и Акела за него голову оторвет.
— Почему именно за него?
— Ну, так, — уклончиво ответил Квазимодо.
Кузнечик задумался.
— А Ларри?
— Тот сразу прикидывался дохлым, если что. Шварцу быстро надоело.
Насчет себя Кузнечик на такое не надеялся.
— А Скунс? Он же сам говорит, что не умеет драться.
— Скунс-то? — Квазимодо рассмеялся. — Нашел невинную овечку! Драться, может, и не умеет, зато впадает в ярость, так что мозги напрочь отключаются. Ничего вокруг не видит и не слышит, только колотит куда попало и чем попало. Кому охота связываться с психом? И ссориться с ним точно не стоит, он злопамятный.
Кузнечик вздохнул.
— Решай сам, — посоветовал Квазимодо. — Шварцу рано или поздно надоест тебя гнобить, и он отвяжется. Но здесь как себя поставишь, так к тебе и будут относиться.
— Понятно, — уныло ответил Кузнечик.
Кажется, он себя уже «поставил». Грушей для битья.
Все же он продолжал размышлять над этим разговором остаток смены. К счастью, к подаче картонок он уже приноровился и мог думать о своем, пока руки работали.
В конце концов, что ему терять? Ну, не убьет же его Шварц. А остальное можно пережить.
Самым привлекательным казался метод Скунса. Если бы только знать, как отключить мозги… Кузнечик спросил об этом у самого Скунса, но тот возмущенно заявил, что его гениальные серые клеточки работают день и ночь, а остальное — просто клевета завистников.
Как назло, по ночам, когда Шварц использовал Кузнечика как манекен для отработки ударов, мозги работали слишком хорошо. «Спрячься под кровать! — скулил внутренний голос. — Не отвечай, а то он совсем озвереет!».
Пару раз Кузнечик уже готов был пожаловаться на Шварца. Но что-то ему подсказывало, что после этого шансов совсем не останется. Нет, его, конечно, не убьют и даже не покалечат, скорее всего, вообще перестанут трогать. Но и за человека держать не будут.
«Прорвало» его в пятницу перед отбоем. Кузнечик сам не понял, как это вышло. Шварц сказал ему что-то совершенно безобидное, вроде «Отойди с дороги». Кузнечик хотел уже подчиниться, но вдруг будто со стороны услышал собственный голос, оравший: «Сам иди нахер!».
Он еще не успел удивиться, что выругался впервые в жизни, как стало совсем тихо. От тишины звенело в ушах, и в наступившем молчании Кузнечик увидел свою руку. Она двигалась словно отдельно от него, очень плавно и неторопливо, как в замедленной съемке. Рука опустилась на тумбочку, взяла с нее граненый стакан для воды с толстым крепким дном, не спеша подняла и со всей дури обрушила на голову Шварца.
Как ни странно, стакан выдержал. Тут же вернулись звуки, и мир обрел нормальную скорость. Кузнечик отскочил назад, готовый ударить еще раз, если Шварц на него кинется. Но тот стоял, растерянно моргая и схватившись за голову.
Рядом кто-то звонко смеялся — это был Маркиз. Он катался по своей кровати, хохотал, как ребенок, и хлопал в ладоши:
— Браво! Бис!
— Обалдеть, у него аж голова загудела, — заметил Ларри, свешиваясь с двухъярусной койки и с уважением поглядывая то на Шварца, то на Кузнечика.
Акела с трудом выговорил сквозь смех:
— Кузнечик, что ж ты творишь, на камеру-то? Ну, ты и чокнутый…
***
Через несколько минут в спальню ворвались охранники и уволокли Кузнечика в карцер. Он вернулся оттуда через три дня, продрогший до костей, страшно голодный и с синяками от дубинки на заднице и ногах. Первым, кто ему встретился, был Шварц, который на удивление добродушно сказал:
— Привет.
В ближайшие две недели остальные подкалывали Шварца, выкрикивая с деланным ужасом: «Кузнечик идет!» Потом это надоело, но главное было сделано.
Кузнечик стал здесь своим.
4.
К исходу ноября в Сером Доме для него уже не оставалось тайн. Кузнечик знал теперь прошлое всех в своей стае и в определенной степени научился предсказывать будущее. Лучше всех дела обстояли у Ларри — тот попал в исправшколу всего-навсего за курение и, если бы нормально учился, давно бы вышел. Шварц оказался за решеткой за уличную драку, но поскольку занимался спортом и вообще был на хорошем счету у воспитателей, то надеялся доучиться уже в нормальной школе. Сам Кузнечик тоже считался «перспективным». Если бы не история со стаканом, которая принесла ему дополнительную красную отметку в личном деле, он вполне мог бы рассчитывать на сокращение срока.
Остальные никуда из исправшколы не спешили — за ее пределами ничего хорошего их не ждало. Например, Дубли Макс и Рекс, идеальные воры, способные подобрать ключ к любому замку, в свое время влетели на особо хитрой сигнализации. У них прошло меньше половины срока, и после исправшколы им предстояло отправиться во взрослую тюрьму.
То же ждало и Акелу, которому срок постоянно продлевали за новые нарушения. Он и Искандер были в стае самыми старшими, оба уже совершеннолетние, но до сих пор не могли доучиться: Акела — из-за постоянных побегов, а Искандер потому, что раньше жил в какой-то секте, а после ее разгрома оказался на время в психушке. Судя по тому, что в исправшколе ему нравилось, в больнице было еще хуже (хотя Кузнечик не мог себе это представить).
А вот насчет Маркиза Кузнечик так и не смог выяснить ничего определенного. Сначала его удивляло, что Маркиз — похоже, самый образованный из всех, — на уроках демонстративно не отвечает, несмотря на все угрозы и наказания. Кузнечик попробовал спросить, почему, но получил в ответ такой бешеный взгляд, что заткнулся раз и навсегда.
Скунс же и подавно был темной лошадкой. На вопрос, почему он здесь, он отвечал: «За сам факт моего существования» и гнусно хихикал. Больше добиться от него ничего не удалось.
***
Помимо прошлого и будущего, Кузнечик научился видеть то, что скрывалось в настоящем. Например, тончайшие щели между плинтусом и стеной, в которых удобно держать бритвенные лезвия. Или тайники, выдолбленные в цементном полу туалета и аккуратно прикрытые кафелем, — в каждом из них могли поместиться пачка сигарет, фонарик или даже разобранный мобильный телефон, если удавалось извернуться и пронести их из «большого мира».
Также Кузнечик освоил многие полезные умения. Например, делать из одеяла и подушки куклу на кровати перед тем, как пойти ночью в туалет, — на случай, если включится свет, — или перемещаться только по тем участкам комнаты, которые не просматривались с видеокамер.
Такого рода знания были особенно важны в Доме, где все самое интересное, важное и опасное происходило после наступления темноты. В своей старой, нормальной жизни Кузнечик с нетерпением ждал лета, которое означало каникулы. Но в Сером Доме лето терпеть не могли, потому что ночь наступала поздно, и в комнатах, где зарешеченные окна были лишены занавесок, до полуночи держались блеклые сумерки. Не любили здесь и лунные ночи, и зиму, когда спальня подсвечивалась отблеском фонарей на снегу. Лучшим временем года считалась темная и дождливая поздняя осень.
Из всех же осенних ночей лучшими были те, когда на ночной вахте сидела «ленивая» смена. Ее охранники были известны в Доме полным равнодушием к своим служебным обязанностям — вместо того, чтобы неусыпно дежурить у мониторов, они часами смотрели телевизор или просто дремали. Конечно, любое происшествие могло разрушить эту идиллию, но между стаями и «ленивой» сменой было что-то вроде негласного договора. В их дежурство никому бы не пришло в голову затеять драку с кровавым исходом или наложить на себя руки. Скунс почему-то называл такие ночи «водяным перемирием», хотя вода тут была вовсе не при чем.
В «ленивую» смену можно было вести себя как угодно, если это не угрожало перемирию. Например, Акела в такие ночи перебирался в кровать к Искандеру. Кузнечик не очень понимал, зачем они это делают, — тесно же, жарко, неудобно, и уж точно запрещено. Но, может, им так лучше разговаривать, кто их знает.
Большинство в стае проводили такие ночи, играя в душевой в «дорогу». Ничто другое не годилось, потому что одни игры требовали света (а батарейки для припрятанного в тайнике фонарика следовало беречь), а другие считались недостаточно азартными. Однажды Кузнечик здорово насмешил всю стаю наивным предложением поиграть в «города».
В «дорогу» играли по серьезным ставкам. На кону стояли вещи, которые в Доме за неимением денег особенно ценились: дополнительные порции еды, лишние дежурства и вообще выполнение всякой чужой работы. Дубль Макс, например, уже задолжал Маркизу сорок семь часов уборки. Поэтому каждый раз, когда приходила очередь Маркиза, Макс, скрипя зубами, отправлялся вместо него драить полы в коридоре.
Неудивительно, что Макс жаждал отыграться и в очередную «ленивую» ночь, едва прозвенел звонок к отбою, рванул в душевую. Следом потянулись остальные. В спальне остались только Ларри, который уже дрых на своем втором ярусе, Шварц, который не любил «дорогу», и Акела с Искандером, шептавшиеся о чем-то на кровати.
Кузнечик не умел играть, потому что правила «дороги» были уж очень запутанными, и он понимал в них с пятого на десятое. Но и спать еще не хотелось, а лежать в темноте одному было скучно. Повертевшись немного, он прихватил одеяло и тоже отправился в душевую. Входя, наступил кому-то на ногу и получил ответный пинок.
Пробравшись в угол, к теплой трубе, Кузнечик бросил на пол свернутое одеяло и уселся на него. Игра должна была вот-вот начаться. Проводником в этот раз был Маркиз, а против него играл — ну, естественно! — Макс.
— Ждем тропу, — со вздохом напомнил Квазимодо. Видно, он сегодня был за рефери.
— Да сейчас, потерпи, — ворчливо сказал Скунс из темноты. Судя по ответу, он играл за открывающего. — Подвиньтесь, что вы развалились? Я тут на сливной решетке вообще сижу! Тропа, значит… Ну, ладно. Ничего интересного не могу придумать, поэтому пойдем по простому пути. Тропа от автостанции. Убежище в трех милях к северо-северо-западу. Принято?
— Принято, — сказал Квазимодо.
— Черт! — послышался голос Маркиза. — Ненавижу этот маршрут.
Скунс довольно захихикал.
— Вешки и барьеры расставлены? — спросил Квазимодо.
— Сейчас, — ответил Дубль Рекс. — Ты где? Перелезь ко мне.
— А трудно было сразу поговорить, да? — возмутился Скунс. — Сначала один входит, топая, как слон, теперь второй карабкается… Ты мне на руку наступил!
— Извини, — примирительно пробормотал Квазимодо. Судя по голосу, он был где-то возле вешалок для полотенец и теперь шептался там с Рексом.
— Вешки поставлены, — наконец объявил он и полез обратно в центр. — Можно начинать.
Стало очень тихо. Скунс прокашлялся и торжественно произнес:
— Открываю дорогу.
Даже если эти слова ничего не значили, у Кузнечика всегда бежал от них холодок по спине. Он сел поудобнее, обхватив руками колени, и приготовился слушать. Но первое время ничего не происходило, только перед глазами от вглядывания в темноту плыли цветные пятна.
Наконец Маркиз решился на ставку:
— Веду семь человек.
— Ого! — захихикал Скунс. — Не многовато ли?
— Нормально-нормально, — вмешался Дубль Макс. — Если по одному, до утра не закончим.
— Ну да, и кое-кто спешит проиграться еще на неделю вперед, — сладким голосом ответил Маркиз.
— Дорога уже открыта, — строго напомнил Квазимодо. Он не одобрял шуточек и посторонних разговоров во время игры.
— Вижу ступеньки, — сказал Маркиз. — Веду по первой, третьей, четвертой, седьмой… У нас сигареты есть?
— Сейчас.
Скунс, сидевший поблизости от Кузнечика, зашарил по полу. Стукнула кафельная плитка.
— Четыре штуки. Пускаю одну по кругу?
— Валяй.
Вспыхнул огонек извлеченной из тайника зажигалки. Прямо рядом с Кузнечиком оказалось лицо Скунса, казавшееся при мерцании огня очень старым и темным, будто вырезанным из дерева. Он глубоко затянулся и передал сигарету Маркизу. В темноте загорелся красный глазок. Шумно втянув дым, Маркиз закончил:
— …по девятой и одиннадцатой.
— Первая трещина пройдена! — объявил Квазимодо.
Рекс разочарованно присвистнул.
— Люблю людей, которые ставят барьеры прямо на входе, — довольно сказал Скунс. — Они такие предсказуемые, бедняги.
— Вхожу на станцию, — сказал Маркиз. — Станция пуста?
— Что? А, ну да, — согласился Скунс.
— Ты ему подыгрываешь, — обвиняюще произнес Макс.
— Ничего подобного! Мы только начали, а меня уже оскорбляют…
— Кассы пусты? — перебил Маркиз.
— Да пусты, конечно. Даю тебе окно и дверь. Выбирай.
Кто-то тронул Кузнечика за плечо и передал ему тлеющий окурок. Кузнечик осторожно взял его, сунул в рот и вдохнул дым. Раньше он не курил, но в исправшколе каждая сигарета была как маленький бунт.
Голова от первой же затяжки сильно закружилась. Кузнечик поспешно передал сигарету в центр, где сидел Квазимодо. Игра тем временем ускорялась.
— Да, кстати, забыл сказать — первая тень выходит на тропу. Макс, слышишь?
— Уже?! И кто это мне здесь подыгрывает? — возмутился Маркиз.
— Не все коту масленица, — послышался довольный голос Макса. — Отлично, веду тень.
— У вас двадцать у обоих, — добавил Скунс.
— Принимаю. Вхожу на ступеньки, веду тень по второй, пятой… хм… восьмой…
— Стоп, стоп. Ты на трещине!
— Да блин! Сколько у меня осталось из двадцати?
— Тринадцать.
— Ладно… Беру окно.
— Ты нагоняешь Маркиза. Маркиз, у тебя первая развилка.
— Веду по дорожке к фонарю. Вешка справа от фонаря?
— Нет, — ответил Дубль Рекс, расставлявший вешки.
— Ладно, хорошо… Вешка на дереве?
— Нет.
Маркиз нервно забарабанил пальцами по полу.
— Веду тень, — напомнил ледяным голосом Макс. — Я все ближе.
— Ухожу, ухожу… Вешка под скамейкой?
— Да-а, — разочарованно ответил Рекс.
Маркиз весело рассмеялся.
— Тень пропускает ход, — постановил Квазимодо.
— Черт! — Макс стукнул кулаком по полу.
Кузнечик прикрыл глаза. После затяжки во рту пересохло, но, чтобы попить, надо было опять перелезать через остальных. Приходилось терпеть. От трубы шло приятное тепло, мысли Кузнечика путались, а комната вокруг как будто плыла.
Он пытался представить себе «дорогу». Вот автостанция — низенькое здание с тремя окнами, окруженное почему-то цветущими каштанами. Должно быть, уже май, потому что газоны покрыты молодой травой. Но погода все равно сырая, на ветру становится зябко. Фонари уже не горят, и в сером предрассветном сумраке очертания предметов кажутся размытыми.
Маркиз в наглухо застегнутой куртке шагает по асфальтовой дорожке, перепрыгивая лужи после вчерашнего дождя. За ним гуськом следуют семь человек, чьих лиц Кузнечик не может рассмотреть, да и не пытается — это всего лишь ставки в игре, силуэты, небрежно нарисованные углем на сером фоне. Капли воды с деревьев проходят сквозь них, не задевая и не смазывая рисунок.
Маркиз вертит головой, ища вешки. Кузнечику так и не удалось добиться от остальных, как эти вешки должны выглядеть. Вопросы насчет «дороги» вообще не приветствовались. Сумел разобраться в правилах — вот и молодец, не сумел — ну кто же тебе доктор?
Поэтому Кузнечик представлял себе все, как на душу ляжет. Сейчас ему казалось, что первая вешка должна быть чем-то вроде цветастого воздушного змея, с которым дети наигрались и бросили. Да, точно, вот же он, этот змей, валяется размокший под скамейкой среди окурков и оберток от мороженого. Маркиз торжествующе вытаскивает его, и густая тень, наползавшая было от крыльца и готовая сожрать одну из фигурок, медленно отступает. Но недалеко — она будет следовать за Маркизом по пятам, выжидая, пока он сделает ошибку.
Дождь накрапывает сильнее, один из фонарей вдруг с треском загорается, рассыпая искры…
Кузнечик растерянно сел, открыв глаза. Оказывается, он заснул, и теперь левый бок жгло там, где он привалился к трубе. Под потолком вспыхнули лампы, и все вокруг зажмуривались или отворачивались, закрывая глаза руками.
— Я что-то задремал, — пробормотал Кузнечик. — Как играется?
— Как видишь, никак, — отозвался Скунс. — Свет же включился, значит, игра остановлена.
Ну да, по «дороге» можно идти, только когда темно.
— Кстати, дай одеяло. Оно тебе, по-моему, без надобности.
— Нет.
Выдрав край своего одеяла из загребущих лап Скунса, Кузнечик встал и принялся пробираться к выходу из душевой, но сослепу наткнулся на кого-то. В дверях стоял, зевая, Акела.
— Сигареты еще есть?
— Что, теперь курить захотелось? — противным голосом спросил Скунс. Акела хотел пнуть его, но не дотянулся.
— Эй, Кузнечик, а ты куда?
— Наверное, пошел Шварца молотить, чтобы времени даром не терять.
— Я спать иду, — сказал Кузнечик. Под веки у него будто песка насыпали. В спальне он упал на свою кровать и ждал, когда потухнет свет.
Вернулся Акела и лег рядом со спящим Искандером, пристроив голову ему на плечо. С легким щелчком лампы погасли, и стены спальни сразу как будто сдвинулись. Кузнечик укутался в одеяло и попытался уснуть, но свет растормошил его, и задремать не удавалось. Еще и сопение Ларри настырно ввинчивалось в уши, перекрывая голоса из душевой.
— Акела, — негромко окликнул Кузнечик, — ты спишь?
— Нет, — отозвался тот. — Чего тебе?
— А кто из наших придумал «дорогу»?
Прежде, чем Акела успел ответить, Шварц рявкнул из темноты:
— Шли бы вы отсюда со своими разговорами. Уснуть же невозможно! Сначала одни орут: «Ты ему подыгрываешь!», теперь другие начали…
— Уймись, — посоветовал Акела. — Завтра отоспишься. А в «дорогу» играли задолго до нас. Скунс тут дольше всех, но и он не помнит, когда она появилась.
— Почему в ней всегда одно и то же? — спросил Кузнечик. — Автостанция, закусочная, пустырь, шоссе… Это же скучно. Почему не придумать новые места?
Акела засмеялся, но ничего не ответил.
— Потому что они идиоты, — раздраженно отозвался вместо него Шварц. — Никто в этом не признается, но все верят, что если изменить «дорогу» даже на вот столечко, то дело швах, ты никогда не найдешь проводника. Вот такое дебильное суеверие.
— Какого проводника? — Кузнечик оперся локтем на подушку.
— Который проведет по дороге, — пояснил Акела таким тоном, словно это само собой разумелось.
— Хватит ему полоскать мозги, — Шварц ожесточенно взбивал свою подушку. — Кузнечик тут недавно, а я уже этой ерунды наслушался. Мол, люди исчезают бесследно, полиция их не находит, и все потому, что они ушли по «дороге». Задолбало!
— Куда ушли? — настаивал Кузнечик. — Бежали за границу?
— Ну, якобы да. В какое-то «не здесь», в общем. Но это чушь на постном масле, потому что за границу сбежать невозможно. Даже если удастся, тебя депортируют к чертовой матери. У Маркиза спроси.
— А он откуда знает? — Кузнечик понизил голос.
— Пытался там остаться. Он ведь раньше жил где-то за границей и даже учился в школе при посольстве, когда его папаша был дипломатом…
— Ого!
— Вот тебе и «ого». А потом отцу дали пожизненное по какому-то политическому делу, а сам Маркиз с матерью пытались получить убежище, но их в два счета вытурили домой. Думаешь, почему он такой бешеный? Когда только пришел, его два месяца держали в лазарете под снотворным, потому что он себе вены пытался перегрызть. Из князей в грязь, знаешь ли, невесело…
— А я слышал, за границей людей режут на органы, — встрял проснувшийся Ларри.
— А я слышал, некоторым там вживляют новые мозги, — насмешливо сказал Акела.
— А я слышал, что по ночам спят! — буркнул Шварц.
— А я… — начал Кузнечик, но не смог вовремя придумать, что именно.
Он попытался еще расспросить о «дороге», но Шварц каждый раз начинал орать, да и Акела, кажется, потерял интерес к разговору.
Тогда Кузнечик лег на спину, закинув руки за голову, и попытался себе представить это «не здесь». Под эти мысли, голоса из душевой и стук дождевых капель по подоконнику он сам не заметил, как уснул.