20.03.2009 в 16:19
Наше первое свидание проходит в ресторане премиум-класса, иначе не скажешь. Вокруг – элита да богема. Родион мил, очарователен и, как всегда, обходителен. Мы пьем шампанское, обсуждаем только что прочитанные книги, едим салаты и игнорируем то и дело подходящих к нам аристократов подшофе.
В ресторане все стандартно и обычно, но мне почему-то очень весело, и я искрюсь, как игристое вино в бокале.
- Родя, пойдем танцевать!
- А пойдем…
Мы танцуем вальс, и мне кажется, что я вот-вот взлечу! Так стремительны, быстры и ловки наши движения, моя прическа вот-вот растреплется, шаль развевается и чуть не слетает с плеч, я чувствую, как взлетает подол моего платья и краснеют от смущения щеки… Я кружусь-кружусь-кружусь в вальсе, как кружится ночью мотылек вокруг сжигающего огня костра или лампы. И все пары вокруг также кружатся, и все это выглядит просто волшебно…
И я даже не замечаю, как заканчивается мелодия и что Родион уже ведет меня обратно к столику.
- Знаешь, это было просто чудесно! – я отпиваю шампанского из бокала.
- Твои глаза горят восторгом, - улыбается он. – Я почему-то не думал, что ты любишь танцевать.
- Да ну, хватит тебе, скажи уже честно, что не думал, что я вообще умею танцевать! – я смеюсь, как не смеялся давно, ведь мне давненько не было так свободно, так сказочно просто и легко!
- Мне нравится, как ты смеешься, смейся чаще.
Я молча улыбаюсь и смотрю на него через стекло бокала.
- Выпьем за смех? – предлагаю я.
- Подожди, мы же за нас ещё не пили!
- Значит, за нас, - соглашаюсь я, и мы чокаемся. И этот легкий, еле уловимый звон от столкнувшихся бокалов напоминает мне что-то. Что-то очень важное, но я никак не могу вспомнить, что именно, и отбрасываю эту мысль. Мне ведь так хорошо, так свободно!
Закончив ужин, мы решаем пойти в парк, ведь сейчас такой восхитительный спокойный вечер: уже горят в небе звезды, луна освещает дорогу и в воздухе витает запах свежести и еле заметный аромат корицы. Сегодня весь день было очень тепло, так, что я даже не надел пальто, ограничившись лишь легким серебристым плащом, а Родион вообще был в одном костюме. Несмотря на то, что к вечеру, конечно, сильно похолодало, нас это и не останавливает, и мы идем гулять.
Мы бродим по темным, освещенным только лишь лунным светом аллелям парка, где почему-то не горят фонари, и Родион поет романс «Сияла ночь. Луной был полон сад…».
Я просто таю: от звуков его голоса голова идет кругом.
- Тебе бы не в хирурги, а в певцы, - говорю я, когда он допевает последние строки. – «И поющим отдаваться мукам было слаще обаянья сна; Умереть хотелось с каждым звуком, сердцу грудь казалася тесна».
- Это комплимент?
- Конечно, - я улыбаюсь. – Пойдем-присядем, я очень не люблю курить на ходу.
Мы садимся на скамейку, и я закуриваю.
- Даже несмотря на то, что ты куришь не тонкие женские сигареты, а просто бревна какие-то, - заявляет Родион, - это все равно чрезвычайно эстетичное зрелище.
- Спасибо. А я-то уж испугался, что ты сейчас начнешь читать мне лекцию о вреде курения.
Мы смеемся. Нам вместе очень просто и легко, как двум ночным бабочкам в полете к луне.
- Ты будешь? – я предлагаю ему сигарету.
- Давай. Вот видишь тот пруд? – Родион закуривает и указывает мне на кое-где поросший тиной пруд, воды которого серебрятся в свете луны.
- Да, разумеется.
- Вот и я долгое время был поросшим тиной прудом. Я становился все черствее и замыкался в себе, закрываясь от боли и переживаний, закрываясь от всего мира, только бы ничто не трогало мою душу и не играло на воспаленных нервах. Думаю, ты представляешь, как тяжело в психологическом плане хирургу, постоянно имеющему дело с муками, страданиями, смертью больных. Я мог спокойно сидеть в своем кабинете и пить бренди, чтобы придти в себя, зная, что мой пациент умирает на операционном столе, и я ничем не могу ему помочь, – Родион на секунду останавливается, то ли, чтобы отдышаться, то ли для того, чтобы выдержать эффектную паузу. – Но все это было до того момента, пока в моей жизни не появилась ты. Тонко чувствующая, но сильная, изящная, но мужественная, интеллектуальная, начитанная девушка. Ты заставила меня открыться и принимать ту же самую боль всем сердцем, переживать всей душой. Только бы не смотреть на мир «устрицей из раковины вещей», словами Владимира Владимировича Маяковского. Этому меня научила ты за какой-то час, два! Да нет же, что я говорю, только посмотрев на меня в первый раз, ты дала мне это понять! И я все ещё пруд, поросший тиной, но кое-где мои воды уже серебрятся в твоих лучах, Сонечка.
- Родя, - я просто не знаю, что сказать. Настолько внезапным оказалось это признание, настолько откровенным, что похоже на исповедь. И настолько розово-сопливым, что нельзя даже представить, что Родион в душе такой романтичный юнец.
Я еле сдерживаю смешок.
- Тсс! Не говори ничего, - он прикладывает палец к моим губам, запрещая мне говорить. – Поехали ко мне?
- Поехали, - как-то неожиданно для себя соглашаюсь я. Видимо, я просто замерз.
Мы быстро идем к его автомобилю, и я с удивлением замечаю, что, в отличие от меня, Родион все это время следил за дорогой и очень хорошо помнит путь обратно.
Мы садимся в его черную бэху, он включает «Наше радио», и мы вместе поем любимые хиты русского рока.
- Бывают же настолько похожие люди, которым вместе легко, - замечаю я.
- Может, мы просто родственные души?
- Может быть, - я согласно киваю и ловлю себя на том, что не отметил, как Родион начал парковать машину. – Мы что, уже приехали? И получаса не прошло.
- Да, уже. Я живу недалеко от того заведения, где мы были.
Автомобиль останавливается, мы выходим и идем к высокой новостройке.
- Странно, - говорю я. – Никогда не представлял себе князя, живущего не в старинной квартире.
- Хм, а что мешало мне просто съехать от родителей? Они меня достали в свое время. Говорили, что я не так успешен, как моя кузина, да и профессию выбрал отнюдь не княжескую, – Родион улыбается, открывает дверь, и вот мы уже едем в лифте на тринадцатый этаж.
- А по-моему, благородная профессия. Медик! Как раз для князя, - бормочу я и восторгаюсь. - Из твоих окон, наверное, роскошный вид на весь Петербург!
- Именно так. Все как на ладони, почти колоннада Исакия.
Мы заходим в квартиру, и Родион даже не включает свет. Закрыв дверь, он не дает мне снять с себя обувь и верхнюю одежду, - а я-то ещё видом хотел полюбоваться, наивный! - одним стремительным движением прижимая меня к стене и впиваясь мне в губы. Требовательно, настойчиво, словно настаивая на плате за ужин.
Больно.
Но так сладко, что по всему телу пробегает дрожь и прокатываются мощные волны истомы. Я не сдерживаю стон прямо посреди поцелуя.
Родион начинает целовать мое лицо, шею, ключицы. Легким движением холодных пальцев снимает лямки, и платье моментально падает вниз.
Я впервые в жизни стою полуобнаженный перед мужчиной. И, что самое возмутительное, даже не испытываю стыда!
Родион подхватывает меня и несет в спальню. У меня кружится голова, и почему-то вспоминается та головокружительная эйфория, полученная от танца.
Я падаю на постель, и мое тело сходит с ума: чувствую холодное шелковое белье под моей спиной, чувствую, что горячие сухие губы князя уже покрывают поцелуями мою грудь, живот, бедра, оставляют фиолетово-синие следы на коже… Сознание застилает туман незнакомой мне неги, необычных, новых для меня ощущений. У меня звонит телефон, почему-то оказавшийся прямо рядом со мной, и я неосознанно выключаю раздражающий, отвлекающий звук.
Острая, оглушительная боль заставляет меня очнуться, окунает в реальность, пугая разноцветными искрами перед глазами и резко увеличивающимся сердцебиением. Больно и сладко, в голове лихорадочно вертятся обрывки стихотворения: «Весь день она лежала в забытьи… лежала… лежала в забытьи… И всю её… всю её… уж тени покрывали… И сердце на клочки… на клочки… и сердце… и сердце на клочки не разорвалось…». Я не могу вспомнить, откуда это, да и не пытаюсь, они просто крутятся в моей голове, настойчиво бьются, как-то даже бессознательно!
Это фейерверк, оглушающий, доводящий до безумия, через боль к эйфории, через тень к ослепляющей вспышке света.
Все заканчивается тем, что мое сердце, кажется, все-таки разрывается на клочки, и я чувствую, как что-то горячее наполняет меня и стекает по моим ногам. В первые секунды я даже не осознаю, что произошло. Родион вновь целует меня в губы, и я вижу дьявольские огоньки в его глазах. Света нет, ничто не может в них отражаться…
- Я люблю тебя, Сонечка, люблю…
Во мне поднимается отвращение. Я не могу слышать от него свое имя. Я не хочу смотреть на его лицо.
Я осторожно выбираюсь из-под князя, беру телефон, который, вспоминается мне, висел на шнурке у меня на шее, до того, как Родион в порыве страсти не сорвал его, разорвав шнурок, и иду искать ванную.
Мне срочно нужен душ.
Идя к входной двери, я насчитываю четыре комнаты: считая спальню, их в сумме получается пять. Я подбираю сумку, достаю пачку сигарет с зажигалкой и запираюсь в ванной, которая оказалась прямо у входа.
Я сажусь на край ванны, включаю горячую воду и закуриваю. Пять комнат в квартире, где я могу стать полноправным хозяином. Черная BMW, о которой я всегда мечтал. Любящий меня мужчина, умудрившийся на первом же романтическом свидании затащить меня в постель, к тому же, князь, от которого я смогу родить ребенка, обеспеченного в будущем всеми благами.
И это мое светлое будущее?!
Я прямо с сигаретой забираюсь под струю душа и начинаю рыдать. Мокнет старательно уложенная прическа, смывается макияж, толком не курится намокшая сигарета.
А я стою и реву, как последняя истеричка.
URL комментарияВ ресторане все стандартно и обычно, но мне почему-то очень весело, и я искрюсь, как игристое вино в бокале.
- Родя, пойдем танцевать!
- А пойдем…
Мы танцуем вальс, и мне кажется, что я вот-вот взлечу! Так стремительны, быстры и ловки наши движения, моя прическа вот-вот растреплется, шаль развевается и чуть не слетает с плеч, я чувствую, как взлетает подол моего платья и краснеют от смущения щеки… Я кружусь-кружусь-кружусь в вальсе, как кружится ночью мотылек вокруг сжигающего огня костра или лампы. И все пары вокруг также кружатся, и все это выглядит просто волшебно…
И я даже не замечаю, как заканчивается мелодия и что Родион уже ведет меня обратно к столику.
- Знаешь, это было просто чудесно! – я отпиваю шампанского из бокала.
- Твои глаза горят восторгом, - улыбается он. – Я почему-то не думал, что ты любишь танцевать.
- Да ну, хватит тебе, скажи уже честно, что не думал, что я вообще умею танцевать! – я смеюсь, как не смеялся давно, ведь мне давненько не было так свободно, так сказочно просто и легко!
- Мне нравится, как ты смеешься, смейся чаще.
Я молча улыбаюсь и смотрю на него через стекло бокала.
- Выпьем за смех? – предлагаю я.
- Подожди, мы же за нас ещё не пили!
- Значит, за нас, - соглашаюсь я, и мы чокаемся. И этот легкий, еле уловимый звон от столкнувшихся бокалов напоминает мне что-то. Что-то очень важное, но я никак не могу вспомнить, что именно, и отбрасываю эту мысль. Мне ведь так хорошо, так свободно!
Закончив ужин, мы решаем пойти в парк, ведь сейчас такой восхитительный спокойный вечер: уже горят в небе звезды, луна освещает дорогу и в воздухе витает запах свежести и еле заметный аромат корицы. Сегодня весь день было очень тепло, так, что я даже не надел пальто, ограничившись лишь легким серебристым плащом, а Родион вообще был в одном костюме. Несмотря на то, что к вечеру, конечно, сильно похолодало, нас это и не останавливает, и мы идем гулять.
Мы бродим по темным, освещенным только лишь лунным светом аллелям парка, где почему-то не горят фонари, и Родион поет романс «Сияла ночь. Луной был полон сад…».
Я просто таю: от звуков его голоса голова идет кругом.
- Тебе бы не в хирурги, а в певцы, - говорю я, когда он допевает последние строки. – «И поющим отдаваться мукам было слаще обаянья сна; Умереть хотелось с каждым звуком, сердцу грудь казалася тесна».
- Это комплимент?
- Конечно, - я улыбаюсь. – Пойдем-присядем, я очень не люблю курить на ходу.
Мы садимся на скамейку, и я закуриваю.
- Даже несмотря на то, что ты куришь не тонкие женские сигареты, а просто бревна какие-то, - заявляет Родион, - это все равно чрезвычайно эстетичное зрелище.
- Спасибо. А я-то уж испугался, что ты сейчас начнешь читать мне лекцию о вреде курения.
Мы смеемся. Нам вместе очень просто и легко, как двум ночным бабочкам в полете к луне.
- Ты будешь? – я предлагаю ему сигарету.
- Давай. Вот видишь тот пруд? – Родион закуривает и указывает мне на кое-где поросший тиной пруд, воды которого серебрятся в свете луны.
- Да, разумеется.
- Вот и я долгое время был поросшим тиной прудом. Я становился все черствее и замыкался в себе, закрываясь от боли и переживаний, закрываясь от всего мира, только бы ничто не трогало мою душу и не играло на воспаленных нервах. Думаю, ты представляешь, как тяжело в психологическом плане хирургу, постоянно имеющему дело с муками, страданиями, смертью больных. Я мог спокойно сидеть в своем кабинете и пить бренди, чтобы придти в себя, зная, что мой пациент умирает на операционном столе, и я ничем не могу ему помочь, – Родион на секунду останавливается, то ли, чтобы отдышаться, то ли для того, чтобы выдержать эффектную паузу. – Но все это было до того момента, пока в моей жизни не появилась ты. Тонко чувствующая, но сильная, изящная, но мужественная, интеллектуальная, начитанная девушка. Ты заставила меня открыться и принимать ту же самую боль всем сердцем, переживать всей душой. Только бы не смотреть на мир «устрицей из раковины вещей», словами Владимира Владимировича Маяковского. Этому меня научила ты за какой-то час, два! Да нет же, что я говорю, только посмотрев на меня в первый раз, ты дала мне это понять! И я все ещё пруд, поросший тиной, но кое-где мои воды уже серебрятся в твоих лучах, Сонечка.
- Родя, - я просто не знаю, что сказать. Настолько внезапным оказалось это признание, настолько откровенным, что похоже на исповедь. И настолько розово-сопливым, что нельзя даже представить, что Родион в душе такой романтичный юнец.
Я еле сдерживаю смешок.
- Тсс! Не говори ничего, - он прикладывает палец к моим губам, запрещая мне говорить. – Поехали ко мне?
- Поехали, - как-то неожиданно для себя соглашаюсь я. Видимо, я просто замерз.
Мы быстро идем к его автомобилю, и я с удивлением замечаю, что, в отличие от меня, Родион все это время следил за дорогой и очень хорошо помнит путь обратно.
Мы садимся в его черную бэху, он включает «Наше радио», и мы вместе поем любимые хиты русского рока.
- Бывают же настолько похожие люди, которым вместе легко, - замечаю я.
- Может, мы просто родственные души?
- Может быть, - я согласно киваю и ловлю себя на том, что не отметил, как Родион начал парковать машину. – Мы что, уже приехали? И получаса не прошло.
- Да, уже. Я живу недалеко от того заведения, где мы были.
Автомобиль останавливается, мы выходим и идем к высокой новостройке.
- Странно, - говорю я. – Никогда не представлял себе князя, живущего не в старинной квартире.
- Хм, а что мешало мне просто съехать от родителей? Они меня достали в свое время. Говорили, что я не так успешен, как моя кузина, да и профессию выбрал отнюдь не княжескую, – Родион улыбается, открывает дверь, и вот мы уже едем в лифте на тринадцатый этаж.
- А по-моему, благородная профессия. Медик! Как раз для князя, - бормочу я и восторгаюсь. - Из твоих окон, наверное, роскошный вид на весь Петербург!
- Именно так. Все как на ладони, почти колоннада Исакия.
Мы заходим в квартиру, и Родион даже не включает свет. Закрыв дверь, он не дает мне снять с себя обувь и верхнюю одежду, - а я-то ещё видом хотел полюбоваться, наивный! - одним стремительным движением прижимая меня к стене и впиваясь мне в губы. Требовательно, настойчиво, словно настаивая на плате за ужин.
Больно.
Но так сладко, что по всему телу пробегает дрожь и прокатываются мощные волны истомы. Я не сдерживаю стон прямо посреди поцелуя.
Родион начинает целовать мое лицо, шею, ключицы. Легким движением холодных пальцев снимает лямки, и платье моментально падает вниз.
Я впервые в жизни стою полуобнаженный перед мужчиной. И, что самое возмутительное, даже не испытываю стыда!
Родион подхватывает меня и несет в спальню. У меня кружится голова, и почему-то вспоминается та головокружительная эйфория, полученная от танца.
Я падаю на постель, и мое тело сходит с ума: чувствую холодное шелковое белье под моей спиной, чувствую, что горячие сухие губы князя уже покрывают поцелуями мою грудь, живот, бедра, оставляют фиолетово-синие следы на коже… Сознание застилает туман незнакомой мне неги, необычных, новых для меня ощущений. У меня звонит телефон, почему-то оказавшийся прямо рядом со мной, и я неосознанно выключаю раздражающий, отвлекающий звук.
Острая, оглушительная боль заставляет меня очнуться, окунает в реальность, пугая разноцветными искрами перед глазами и резко увеличивающимся сердцебиением. Больно и сладко, в голове лихорадочно вертятся обрывки стихотворения: «Весь день она лежала в забытьи… лежала… лежала в забытьи… И всю её… всю её… уж тени покрывали… И сердце на клочки… на клочки… и сердце… и сердце на клочки не разорвалось…». Я не могу вспомнить, откуда это, да и не пытаюсь, они просто крутятся в моей голове, настойчиво бьются, как-то даже бессознательно!
Это фейерверк, оглушающий, доводящий до безумия, через боль к эйфории, через тень к ослепляющей вспышке света.
Все заканчивается тем, что мое сердце, кажется, все-таки разрывается на клочки, и я чувствую, как что-то горячее наполняет меня и стекает по моим ногам. В первые секунды я даже не осознаю, что произошло. Родион вновь целует меня в губы, и я вижу дьявольские огоньки в его глазах. Света нет, ничто не может в них отражаться…
- Я люблю тебя, Сонечка, люблю…
Во мне поднимается отвращение. Я не могу слышать от него свое имя. Я не хочу смотреть на его лицо.
Я осторожно выбираюсь из-под князя, беру телефон, который, вспоминается мне, висел на шнурке у меня на шее, до того, как Родион в порыве страсти не сорвал его, разорвав шнурок, и иду искать ванную.
Мне срочно нужен душ.
Идя к входной двери, я насчитываю четыре комнаты: считая спальню, их в сумме получается пять. Я подбираю сумку, достаю пачку сигарет с зажигалкой и запираюсь в ванной, которая оказалась прямо у входа.
Я сажусь на край ванны, включаю горячую воду и закуриваю. Пять комнат в квартире, где я могу стать полноправным хозяином. Черная BMW, о которой я всегда мечтал. Любящий меня мужчина, умудрившийся на первом же романтическом свидании затащить меня в постель, к тому же, князь, от которого я смогу родить ребенка, обеспеченного в будущем всеми благами.
И это мое светлое будущее?!
Я прямо с сигаретой забираюсь под струю душа и начинаю рыдать. Мокнет старательно уложенная прическа, смывается макияж, толком не курится намокшая сигарета.
А я стою и реву, как последняя истеричка.