Пишет  R. Abracadabra:

21.04.2010 в 09:49

Autumn-Sacura По-моему, лучше уж для сложности. У Сайкаку, как можно было заметить, это исключительно в виде страшного извращения. Хм, просто зеркальная картина идеального поведения женщины с точки зрения эротической культуры.
А если поделитесь сюнга - буду крайне благодарна.

И все-таки попробуйте посмотреть на Хэйан. Очень советую в этом смысле "Путаница или Торикаэбая-моногатари". Тогда эта тема была в явно большем фаворе.

URL комментария

---

Пишет  Autumn-Sacura:

21.04.2010 в 09:38

Всем большое спасибо! ^__^
R. Abracadabra Упс, извиняюсь - название первой картинки "Гейши" ввело вас в заблуждение. Я назвала ее так для простоты понимания, но на самом деле на ней изображены "Ойран", куртизанки. Они то и носили такие прически, в том числе и с распущенными волосами. И их платья - как раз платья, типичные для ойран периода Токугава (с бантом спереди, чтобы раздеваться было легче ^__^) Увы, правда, тема лесбийской любви - и в самом деле крайне редка для сюнга, встречается куда реже традиционной и мужской любви. Но что в голову никому не приходила - неправда ваша, десяток картин такой тематики жанра как раз сюнга у меня имеется ^__^ И в литературе периода Токугава эта тема втречается - у того же Ихара Сайкаку, читая которого я и подсела на укиё!

URL комментария

---

Пишет Гость:

19.05.2010 в 22:18

Автор долго говорил себе, что он слишком чмо, чтобы выполнять такую заявку особенно если учесть, что хотелось ему макси
В итоге получилось еще хуже - сюжета нет, характеры не проработаны, зато мир взял и нарисовался.
не уверена, что кто-то осилит это до конца)

Griiinte

«Королева».
Одно это слово заставляет вздрогнуть.
«Королева, королева идет!» - перешептываются между тем в скалах, и не понять, переговариваются ли то люди, звенят ли, приглушая свои пронзительные голоса, нимфы, или шелестит ветер в листьях невысоких ив, которыми поросли скалы, служащие народу Ментры концертным залом.
«Королева».
Так хочется хоть на минуту отвести глаза, взглянуть хоть искоса, но… нельзя.
Тейле всего семнадцать, но она поет уже много лет и знает, как опасно отвлекаться. И она закрывает глаза и заставляет себя слушать мелодию, слушать лес, слушать жизнь… жизнь, расцветающую под звуки ее чудесного голоса.
Тейла разводит руки, зная, что именно в эту минуту вокруг поднимаются из земли цветы, и изгибается, зная, что вот сейчас, сейчас, на эту высокую ля, с неба слетит сверкающая, будто ожившая радуга, птица. Тейла старается, вкладывая в пение душу, но… все равно ей кажется, что сквозь звук своего голоса она слышит шуршание легендарного золотого шлейфа.
- …eifa la rue teisfaa.
Песня завершена, и юная нимфа открывает глаза. Рукоплещут восхищенные слушатели, и радужная птица Азум опускается ей на плечо. Но сверкающие глаза певицы не смотрят на нее.
Королева.
Королева Арифия в темно-зеленом переливающемся платье стоит прямо напротив сцены и улыбается ей. Пышные медные волосы взбиты в высокую прическу и перевиты змеями – любое животное в Ментре подчиняется воле королевы, это известно каждому – по расшитому золотом лифу нашиты цветы. Лицо Арифии прикрыто маской – никто не должен видеть лицо королевы, закону этому две тысячи лет – ровно столько, сколько самой Арифии, или, может, чуть меньше.
Но даже маска не может скрыть выражения прекрасных голубых глаз королевы – и эти глаза сверкают, улыбаются ей, Тейле, улыбаются ей!
Не сводя взгляда с певицы, королева сделала едва заметное движение рукой – и тут же один из лакеев, придерживающих ее шлейф, подскочил к ее плечу.
Королева произнесла что-то – в прорези маски было видно, как едва разжались ее губы – тут же резко развернулась и легко пошла прочь. Тут же несколько сильных крепких юношей подняли с земли сотканный из лепестков паланкин, и королева легко ступила в него.
Тейла приложила руку к бьющемуся сердцу.

А буквально час назад ее учительница – нимфа Анеида, чья красота уже потускнела от времени (Анеиде минуло триста лет) произнесла радостно и возбужденно:
- Королева хочет, чтобы ты пела ей!
- Пела ей? – растерялась Тейла. – В смысле, во дворце?
- Нет, глупая. Пела ей – ей одной. Это величайшая честь! Последний раз ее удостаивалась нимфа Алера почти сто лет назад!
Тейла опустилась на землю.
- Когда? – прошептала она.
- Завтра вечером. Ну, что ты сидишь? Как будто дела нет! Еще и платье надо соткать… у тебя ведь нет ничего белого, а королева, всем известно, предпочитает на нимфах этот цвет.

Платье Тейле соткали в рекордные сроки – в несколько часов. Легчайший шелк, отделанный серебряной паутиной, шелестел на каждом шагу. Могло немного раздражать – разумеется, при несколько иных обстоятельствах.
Не говоря уж о том, что стыдно быть недовольной платьем, в которое вложено целое состояние золотом.
Вообще-то Тейла не любила одевать белое – ее худые плечи, серые глаза, белая кожа куда лучше оттенялись другими цветами. В белом Тейла казалась себе слишком хрупкой, слишком ребенком.
Но петь королеве… господи, она бы согласилась хоть в жабьих шкурах!
Ровно в восемь почтительный лакей, разодетый в тяжелые бархатные одежды, проводит ее по роскошному, невероятно, почти грубо роскошному замку к двум высоким чинарам, переплетшим свои стволы. С кроны одной из них спрыгивает темноволосая нимфа, бросает небрежный взгляд на лакея, долгий, внимательный – на соплеменницу, и высоко вскрикивают короткую песню – и тут же чинары расходятся, открывая узкий проход в покои королевы.
Тейла подавляет дрожь и ступает внутрь.
В покоях дурманяще пахнет розами, любимыми цветами королевы. Впрочем, стены расшиты лепестками нарциссов, а в небольшом фонтане плавают лилии – меж них прячутся нежно-сиреневые крохотные рыбки.
- Keina. – слышен голос королевы откуда-то из глубины покоев.
Тейла в ужасе забывает вдохнуть.
Она, конечно, слышала, что королева разговаривает только на древнем языке – впрочем, для Арифии он как раз не древний, в ту пору, когда она познавала мир, на нем разговаривали все, кто ее окружал. Но она-то, Тейла – стыдно признаться – совсем не знает старинных слов, кроме тех, что часто повторяются в песнях.
Что это могла значить? «Проходи»? А если наоборот? Если королева передумала и хочет отослать певицу?
Но ноги уже сами влекут Тейлу вперед, по мягкому ковру.
Королева Арифия возлежит на подушках у окна. На ней короткое бордовое платье, открывающее ноги, и совсем узкая золотая маска. Она неслыханно, завораживающе прекрасна – у нимфы снова подкашиваются ноги, и она с трудом заставляет себя сделать шаг.
А королева – королева! – встает ей на встречу, и снова улыбается.
Кто в Ментре может похвастаться тем, что получил улыбку королевы?
А две?
В эту минуту Тейлу так распирает от счастья, что, казалось, если она сейчас запоет – ей хватит сил в голосе поднять из земли все семена в королевстве.
Но королева не спешит – она жестом подзывает нимфу к себе и встает у растворенного окна. Тейла, боясь сделать неверный шаг, подходит.
Неожиданно тяжелая ладонь королевы опускается ей на плечо.
Тейле перестает хватать воздуха, она в изумлении лишь боится одного – пошевелиться, чтобы этот чудный сон не прервался – а это несомненно сон, такого в жизни не бывает, и не стоит рассказывать о нем Анеиде – засмеет или накажет.
- Mentra na griiinte.
Тейла не может понять слов, хотя они звучат знакомо, но по тону понимает, что королева восхищается свой страной, которую видно из окна – поля, рощи и реки Ментры раскинулись под огромной горой, на которой стоит замок. Тейле хочется сказать королеве, что вся красоте Ментры, ставшая уже обыденностью, не стоит и тысячной доли красоты ее правительницы – и так скажет любой ее поданный – но путается в словах и ничего не может произнести.
Королева разворачивается стремительно и смотрит ей в лицо. Раньше голубые, а сейчас угольно-синие глаза Арифии выражают тысячи чувств – Тейла понимает, как она мала и ничтожна пред этими глазами и перед этим веками отточенным безупречным умом.
А потом все эти тысячу чувств сменяются одним – нежностью.
- Wai na griiinte – la perree – tih?
Эти слова Тейла неожиданно вспоминает – они из древней пьесы о любви нимфы и человека, которую когда-то заставляли учить наизусть.
«Твоя гордость, твое величайшее сокровище… назови!».
- Geileifa – шепчет Тейла, как ответила Лиара, героиня пьесы. Но знает, что лжет – потому что больше не значит для нее ничего этот голос, которым столько восхищаются, а все, что у нее осталось в жизни – это эти несколько минут, проведенные с Арифией, и вечная память о них.
- Geileii, - приказывает королева и добавляет, - Pe juuda.
Слово juuda значит любовь, и тысячи песен начинаются этим словом. Но каким-то загадочным образом Тейла сразу понимает, что нужно петь – и пусть эта песенка совсем незатейлива, она начинает без колебаний:
- Juuda remma na keeirree pihte…
Песня подхватывает ее.
Королева сперва слушает молча, потом внезапно откидывает головы – тяжелые пряди скользят по плечам – и начинает подпевать.
Сперва едва слышно, потом все громче и громче – и наконец ее громкий, невообразимо прекрасный голос совсем сливается с голосом Тейлы, и вдвоем они поют про любовь – любовь всепобеждающую, вечную, невероятную, любовь, которая может настигнуть в любой момент, ту любовь, которая griiinte – величайшее сокровище и величайшая гордость.
В какую-то минуту королева оказывается совсем рядом, и – теперь это кажется таким справедливым и естественным – Тейла срывает с нее маску и…и даже чары любви не могут удержать ее от вскрика. Прекрасные глаза Арифии окружены сеточкой морщинок, а на высокой скуле темнеет родинка.
Всем известно, что у нимф не бывает ни того, ни другого.
- Shee, - шепчет Арифия, и древний язык неожиданно становится прост и понятен. – Я полукровка.
- Всегда считала, что такое лишь в мифах бывает…
- Увы, нет. Впрочем, мне две тысячи лет – кто я для тебя, семнадцатилетней, как не миф? Теперь ты будешь… - Тейла была готова поклясться всеми богами, в голосе всесильной Арифии проскользнул страх, - меня презирать?
- Ты – na griiinte, - просто ответила нимфа. По лицу королевы скользнула улыбка – оно сделалось еще прекраснее.
- Я? Не голос?
- Что мне этот голос без тебя?
Королева – нет, просто Арифия, а может быть, Арии, - ловит Тейлу за плечи, притягивает к себе и шепчет ей губы в губы:
- Ты отдала бы свой голос, что бы быть со мной?
- Не задумываясь.
- Так… - Арифия усмехается нехорошо, и, если бы Тейла заметилу эту усмешку, может, она бы и встревожилась… но Тейла ничего не видит, она просто чувствует горячее дыхание на своей коже и близость прекрасного тела рядом, Тейла ничего не слышит, в ушах ее звучит прекрасная песня о любви. – Так отдай же.

URL комментария

---

Пишет Гость:

14.04.2010 в 18:51

вариант 2

Город Nовосибирск

Она встретила меня на перроне, у самых дверей поезда. Ни словом не попрекнула, ни за долгое отсутствие, ни за измены, которые – кому, как ни ей знать, – в таких долгих путешествиях неизбежны. Просто взяла из рук сумку, поднесла огонек зажигалки к моей сигарете, улыбнулась – одними глазами.
«Здравствуй, Аня».
Я помню ее столько же, сколько и себя, и помню именно такой: высокой и худой, чуть сутулой девушкой с усталыми глазами и сильными, совсем не девичьими руками.
Она никогда не представлялась, что невероятно удивляло меня маленькую, заставляло придумывать ей прозвища, чужие и бесцветные, суррогатные заменители настоящего имени. Со временем я смирилась и привыкла. В этом году звала ее Сашей.
У нее длинные сильные пальцы с широкими суставами, с грубой желтовато-смуглой кожей, пахнущей сигаретным дымом. У ее туалетной воды свежий травяной запах. Ее любимый цвет – серый. Зимой Саша дополняет его белым, летом – зеленым.
«Ты скучала, милая?»
Я скучала. Любить можно многих, возвращаться только к одной. К высокой сутулой девушке с пропахшими никотином руками, с усталыми темными глазами, видевшими то, что мне может присниться только в самом страшном сне.
Однажды (дело было летом) мы гуляли в Центральном парке, и Саша (в тот год я звала ее как-то иначе) обмолвилась, что помнит, как срывали бывшее на его месте кладбище. Ей было больно на это смотреть.
Ей было больно, вот что ударило. Она выглядела моей ровесницей, может, немного старше. Я молчала до конца прогулки, понимая, что рядом со мной существо куда старше, чем моя покойная бабушка. Саша видела это и тоже молчала. Мне показалось, ей было стыдно.
Потом, став старше, я научилась замечать в незнакомой толпе чужих городов таких, как она.
…Тонкую декадентку с ломкими пальцами, с расширенными наркотиком зрачками, с растерянной улыбкой на бледных губах. Неизлечимо больную, прекрасную в своем медленном умирании…
…Злую лощеную стерву, пахнущую духами, бензином и, кажется, серой, с дюжиной кулонов на матово-белой груди, с острым, как бритва, маникюром. Прячущую под роскошными черными очками взгляд потерявшей хозяина собаки и свежий лиловый синяк…
…Пышнотелую знойную южанку в ярком платье, похожую больше на мать, чем на подругу, с мягкой грудью-подушкой, с бархатным оперным голосом. Все еще сохраняющую стать и темперамент Кармен, которой сгодилась бы уже в бабушки…
Я находила их взгляды и улыбалась – а они кивали в ответ.

Декадентку я называла Анной. Не оттого что мы были похожи, это холодное, твердое имя подходило ей куда больше, чем мне. Ее я любила, как должно любить в последний раз – отчаянно, до нервного срыва, до разодранных ногтями бедер. Мы гуляли с ней по бесконечным набережным, глядя в холодную ртутную воду, и длинный подол ее платья был в пыли, а маленькие босые ступни все в крови от порезов. Потом возвращались домой, к ней, в маленькую темную комнату, далеко спрятанную в огромной и гулкой коммунальной квартире. Мы курили гашиш из старинной тяжелой трубки и долго любили друг друга; там, где ее ледяные пальцы касались моего тела, кожа розовела и вспухала, будто от ожога.
Любовницы Анны не жили долго – она сама рассказала мне об этом как-то вечером, когда мы пили чай, сидя на подоконнике. И я ее бросила, трусливо сбежала ранним утром на самый первый поезд, оставив сбивчивую глупую записку. Мне хотелось чего-то – кого-то – более живого.

Стерва была живей всех живых. Мы столкнулись с ней случайно, посреди оживленной улицы, и когда я придумывала ей имя, она сама поставила мне условие: только на букву М. Я стала звать ее Милиной. Она презирала меня, я боялась до дрожи в коленях, и это доставляло ей удовольствие. Все ночи напролет мы проводили в клубах. Милину часто узнавали там, называли по имени (каждый раз это было другое имя), но никто не видел того, что было очевидно для меня. Она отличалась от людей так же, как кошка отличается от мышей. Милина это понимала. Ее это возбуждало.
Каждый раз, вспоминая об этом, она тащила меня в туалет, прижимала к стене, покрывала запястья и шею поцелуями. На месте каждого оставался багрово-фиолетовый след. Она по-своему любила меня – как жестокий, капризный ребенок любит свою игрушку – пока старая не сломается, или не подарят новую. Я ушла от нее сама. После Анны Милина казалась невыразимо пустой.
Она меня даже не проводила: знала, что однажды вернусь.

После равнодушия захотелось тепла, и я снова отправилась на вокзал. Южанка встретила меня радушно, как встречала бы любимую племянницу. Я назвала ее Розой, и ей это имя понравилось. Она была душной и горячей, мягкой, любвеобильной и невыразимо нежной. Не только ко мне – хоть мне и случалось слышать, как она кроет людей грязной площадной бранью. Горожан Роза любила, как мать любит детей. У нее не было ни одного романа: к каждому мальчику она относилась как к сыну, к каждой девочке как к дочери. Приезжие же не умели ее увидеть.
По утрам Роза готовила мне завтраки, такие обильные, что я едва могла их съесть, а после вела меня на море, где я лежала бездумно на песке и пила холодное пиво. Иногда засыпала, и тогда Роза будила меня поцелуями мягких, сахарно-сладких губ. Пальцы ее были такими невесомыми и нежными, что невозможно было понять, бодрствую я или сплю. Она не требовала моей любви, только разрешения любить меня, и я была счастлива разрешать, и снова засыпала, растворяясь в ее ласках, будто в теплой соленой воде. Дыхание ее оставляло на моем теле золотистые пятна веснушек.
Я разлюбила Розу внезапно и без предупреждения, однажды утром увидев, что тело мое стало смуглым и крепким, бедра и грудь округлились, а глаза превратились из карих и грустных в черные и веселые. Она поняла все с одного взгляда, поцеловала материнским поцелуем и проводила до вокзала, всучив с собой на дорогу огромную сумку с пирогами. Я улыбнулась ей и поняла, что скучаю по Саше.

Мы идем по ночному городу вдвоем с Сашей, похожие, точно сестры-близнецы. Я не могу оторвать от нее взгляда, пытаясь увидеть все разом, но выхватывая только детали: серебряное кольцо на среднем пальце, пыль на ботинках, луч фонаря на щеке.
Как она могла простить меня и принять обратно? Если я собрала вещи и умчалась на вокзал только потому, что устала от нее. Почему пришла встречать, несет мою сумку, прикуривает мне сигарету?
«Потому что ты вернулась».
Мне кажется, мы идеально схожи с Сашей, как могут быть похожи человек и его отражение в зеркале. Не понятно только одно: как я, живой человек из клеток, тканей и органов, могла превратиться в чье-то отражение. И почему отражение не может знать, как зовут его настоящую часть.
«Потому что ты знаешь».
Мы держимся за руки и идем сквозь ночной Новосибирск к моему дому, самой долгой дорогой.

URL комментария

---

Танец очищения.

Вот и настало время подводить итоги-и-и! Почистила себя и свою жизнь - всё и всех ненужных выбросила, оставила только людей позитивных или тех, кто не тянул энергию, а если брал в трудную минуту, то и обратно отдавал.
Остались дочистки сугубо практического характера. Чувствую себя немало облегчённой.

---

Дом, в котором..

В зеркалах мы все хуже, чем на самом деле, не замечал?


Дом принадлежал старшим. Дом был их домом, воспитатели присутствовали, чтобы поддерживать в нем порядок, учителя - чтобы старшим не было скучно, директор - чтобы не разбежались учителя. Старшие могли жечь в спальнях костры и выращивать в ваннах грибы-галлюциногены, никто им ничего не мог запретить.

Они говорили: «спица колес моих», «застойный крен в костях», «деятельно присутствующие части тела», «косящий под литургию». Они были лохматы и пестры. Они выставляли острые локти и смотрели замораживающе. От их злой энергии дрожали стекла в оконных рамах, а кошки нежились в ней, обрастая искрившейся аурой. Они заключали между собой браки и усыновляли друг друга. Не было надежды проникнуть в их мир. Они его придумали сами. Свой мир, свою войну, и свои роли.


«Дом, в котором…» — очень большая книга. Не в смысле количества страниц, исторического значения или продолжительности написания. А по-другому — как если приходишь в новую школу посреди учебного года и пытаешься влезть во все это, сообразить, куда ты попал. Что вокруг? Кто с кем дружит, какие тут учителя, сколько здесь будет дважды два?

Четыре получается не сразу, если вообще когда-нибудь получается. Весь этот большой, чужой, настороженный мир нападает одновременно со всех сторон, и читатель «Дома, в котором...» быстро вспоминает ощущения новичка у доски. В книге тоже есть такой новичок — персонаж по прозвищу Курильщик, семнадцатилетний парень, попавший в выпускной класс закрытой школы-интерната.

Для детей-инвалидов да, но это не книга о детях-инвалидах. Правильнее было бы сказать — «дети со специальными потребностями», а еще лучше — «со специальными возможностями». Отсутствие ног, рук или зрения для обитателей школы-интерната (или, как называют его учащиеся, Дома) — это что-то вроде аллергии или дальтонизма. Вы же не будете есть мед, если у вас на него аллергия? А Слепой не возьмется читать книжку. А безрукий Кузнечик будет драться только ногами. А колясник Лорд никогда не сможет бегать, зато ползает так, что за ним не угонишься. После этой книги политкорректное «инвалиды — такие же люди, как все остальные» выглядит полным идиотизмом. Во-первых, попробуйте сказать: «Люди — такие же люди, как все остальные». Во-вторых, одинаковых людей не бывает.

Дом напоминает интернат для Людей Икс, а не для несчастных калек. Кто-то из воспитанников школы умеет видеть чужие сны, кто-то творит чудеса, кто-то «перепрыгивает» в особое место, параллельный мир, в то время как в привычной реальности его телесная оболочка лежит в больничном отсеке. И сам Дом — живое, безжалостное существо, устанавливающее свои правила, не любящее отпускать «своих» во внешний мир. Настолько, что выпускной год (он случается раз в семь лет) всегда оказывается самым трудным, отмеченным многими смертями и страданиями. Все, что за пределами Дома, «наружность» — безжизненное, порой опасное место. Иногда легче считать, что ее нет вообще. Мариам Петросян писала этот роман более десяти лет. Может быть, поэтому он такой сумбурный и взъерошенный. Она не писатель, а художник-мультипликатор. Может быть, поэтому роман кажется настолько разноцветным и живым: здесь соблюдается не литературная стройность композиции, а скорее театральная. Единство места, множественность масок. Под последней (первой) маской — настоящее лицо, провал в глубокую древность, чистую фантазию.

«Дом» сложно устроен — его рассказывают несколько человек, и про каждого читатель знает недостаточно. Ребенок, подросток, другой подросток, учитель. Иногда рассказ ведется от первого лица, как в дневнике шакала Табаки. Иногда нет. Бывает, что речь идет о предыдущем выпускном классе, когда нынешние «старшие» были совсем детьми. Иногда кто-то рассказывает сказку или притчу. Или сон. События приходится восстанавливать по обрывкам фраз, по чужим воспоминаниям, по граффити на стенах Дома.


Я влюбилась в эту книгу. В замкнутый мир, обросший подробностями, в людей, в клички и двойные уровни.
Её я обязательно достану в оригинале, поставлю на полку с любимыми книгами и перечитывать буду раз в год. Так у меня с немногими книгами, но с этой точно будет.

@музыка: Мельница, Невеста Полоза

@настроение: Приятно удивлённое.

---

Танец в воздухе.

Вы пробовали танцевать на ветрах?
Меня сейчас несёт такой тёплый, такой свой ветер.
Сплетаю свет и воздушные потоки в узоры руками, всем телом..
Плету собой сен-образ в небе.

---

Вечер

Вечер снежный за окном. Вьюга, а внутри тепло и чай, и новое жилище, и уютно.
Затишье.
А завтра я опять станцую. Конечно. Как-же иначе?
Возможно-ли в этот раз, что-нибудь нежное?

---

Танец со Смертью.

Я станцевала. Бабушки больше нет, а мне грозит рак.
Так странно, когда понемногу уходят кусочки детства.
Что делать?

Бабушка прожила 93 года, ну а рака ещё нет, если я вовремя прооперируюсь и сделаю вакцину, всё может обойтись.

В раздумьях. Чего же я хочу? Жить?..

---

Kuroshitsuji

11.11.2009 в 17:46

Пишет  Lulibell_m.d:

Свежая OVA Темный дворецкий с русскими сабами, манга, аниме, форум и много интересного...
Сайт Kitsune-team, наслаждаемся)))
kitsune-team.ucoz.ru/
А также команда ищет писателей фанфиков для выкладки их произведений на сайте по любым аниме! Желающие, пишите в личку))

---

Лёгкий танец по стёклам.

Да. Они уже не ранят, боль затихает.

Я порхаю по ним в пируэтах, взлетаю над ними и вижу под нигами тысячи своих отражений. Но только на секунду. Потом взгляд устремляется в небо. Как всегда в небо. Тёплые струи дождя омывают тело, смывают кровь. Благословенный дождь!

Боль - тоже часть танца. Я дотанцую его до конца. Кто знает, каким будет следующий?

---

Почему тем, кому легко найти дорогу в сердце, она не нужна? И почему в него так пытаются попасть те, кто не нужен мне?
Как жаль, что меня привлекают первые.. Было бы гораздо легче жить. Как поменять ориентиры?...

Криииик среди ночи...

---

:)

02.06.2009 в 22:22

Пишет  diBorgia:

---

Мне нравится этот год. Уже нравится. Он принёс спокойствие и долю уверенности в будущем. Странно. Ощущение этого года совершенно отлично от ощущения предыдущего. Приятно.
Танец ломает тело. Тело ломает мысли. Изменения. Старый цикл наконец закончился, я чувствую как начинается новый. Радость?..
Скоро придёт весна. А до этого везде лежит снег, с крыши свисают сосульки, мягкие на дворе проваливаются в сугробы с головой.
Снежность. Приятное на вкус слово.

---

Пишет Гость:

12.10.2009 в 05:22

Улыбнуться - тепло, только ей.
Провести линию поцелуев по животу. Слегка прикусить сосок. Запустить пальцы в волосы. Поцеловать. Почувствовать, что обладаешь этим телом. Услышать капризное "Медленно. Мне это так "нравится". Закрыть её рот следующим поцелуем - более жадным, более долгим. И трахать-трахать-трахать. До стонов.
До стиснутых в кровь пальцев. Горячую. Соблазнительную. Самую красивую из женщин.
А днем будничное - "Кофе мне в кабинет. И разбери бардак на столе". Но Андреа на это нисколько не обижается. Она привыкла. И спешит, спешит выполнять очередное приказание. Прекрасно зная, что ночь - за ней.

URL комментария

---

Пишет Гость:

23.04.2009 в 00:50

Автор просит прощения за прямолинейность и общее неумение составлять предложения в текст. Также он не знает, насколько это не романс, но лес, хозяйство и медведь присутствуют. А отвлеченные разговоры так вообще.

- Иногда мне кажется, что мы почти что не существуем. Мне кажется, что мы все ходим по кругу времени, почти не меняясь, и день повторяется за днем. Как можем мы быть уверены в том, что время идет на самом деле?
- Мы меняемся, лес меняется, маменька всякий день говорит нам что-то новое. Разве можно сомневаться в том, что время идет?
- Скажи мне, что говорит нам матушка? Она говорит, какие мы хорошие и послушные девочки, что с утра нужно принести воды и полить розы, что вечером надо приготовить еду. Она сидит в кресле со спицами, я не смотрю внимательно, но мне кажется, она вяжет что-то бесконечно-длинное одно и то же. Лес меняется? Нет, это все те же деревья, все те же тропы, которые мы исходили. Он всякую весну зеленеет, а каждую осень облетают листья, но это и есть круг времени.
- Помнишь медведя?
- С тех пор как ты держала ружье в руках, с тех пор как я отстирывала от крови твое платье, с тех пор как его шкура лежит на нашем полу - что изменилось?
- Многое! Разве ты не помнишь? Не помнишь как ты приводила в чувство и укладывала маменьку, как мы вытаскивали на улицу его тушу? Я вся была запачкана в его крови, а ты была чистенькая. Мы выволокли его во двор, и только тогда ты заплакала, когда поняла, наконец, что уже нечего бояться и все закончилось.
- Еще бы мне не помнить! Ты не представляешь, как мне было страшно - это ты у нас смелая - взять нож и выпотрошить труп этого страшного огромного зверя.
- У него была горячая кровь. И я радовалась - я выплескивала свою злобу, когда вспарывала ему живот.
- Ты жестокая.
- Это зверь. И не говори, только не говори, что тебе это не нравилось. Я знаю, мы всегда молчали об этом, но я помню, какими глазами ты на меня смотрела. Ты так глядела на мои испачканные руки, что мне захотелось протянуть их к тебе и прикоснуться. И не говори, не говори, что ты не хотела этого!
- Розочка, я хотела. Я не знаю, что нашло на меня тогда, но мне хотелось кинуться к тебе на шею, целовать и обнимать тебя.
- Зачем же ты оправдываешься?
- Низачем, низачем, сестричка. Ты попросила меня снять платье, чтобы не замарать его в крови, и я послушалась. Я бы все что угодно сделала, лишь бы ты разрешила мне к тебе прикоснуться.
- И как это было, понравилось тебе, Беляночка? Отчего же ты краснеешь? Отвечай!
- Конечно, понравилось. Я про все забыла, про холод, про ночь, так я была счастлива. Но зачем же ты спрашиваешь меня об этом?
- Иди сюда. Нет, ближе, дай я тебя обниму. Ты спрашиваешь - что изменилось с этих пор? Ты всегда смущаешься, Беляночка, прячешься за книжками или отворачиваешься, говоря про работу по хозяйству. Или отправляешься срезать розы. Или отвечаешь, что твоя очередь читать с маменькой. И всегда это так было, но когда мы сидели на земле у туши зверя, ты в первый раз дала волю своим чувствам. Ты и потом смущалась и уходила, когда я пыталась прикоснуться к тебе или обнять, но бегая от меня, ты не смогла меня убедить, что я делаю неправильно. Напротив - чем робче ты была и пугливей, тем сильнее мне хотелось остановить тебя и приголубить, и объяснить, что не следует тебе бояться.
- Вот как.
- Да! Не отворачивай лицо! И тебе хотелось, чтобы я остановила тебя. Не ты ли сама так сладко стонала, когда мы остались одни в лесу, и бежать тебе уж больше было некуда? Не сама ли ты стала поставлять лицо под мои поцелуи? Не сама ли ты жадно потянулась ко мне губами? Вот что изменилось! Я помню, как ты в первый раз раскрылась для меня, лежа на мягком мху, и как ластилась ко мне и как меня гладила. Не думай, что я забываю ночи, засыпая в твоих объятиях, и просыпаясь наутро одна - пока ты плещешься в реке, вместо того, чтобы сопровождать мое пробуждение.
- Вспомни, Розочка, был ли хоть раз, чтобы мы просыпались с тобой вместе? Помнишь ли хоть раз, чтобы мы любили друг друга где-то, но не в лесу?
- Нет и нет, но разве это важно? Дома у тебя каждый раз полно отговорок, и только в лесу тебе нечем больше оправдываться. И что поделать, если ты хочешь быть чистой раньше с утра и не даться мне в руки при свете белого дня? И я, так и быть, привыкла тебя в этом слушаться?
- В том-то и дело, Розочка, что с тех пор мало что меняется. Когда ты это сказала, я поняла, что именно тогда попали мы в этот заколдованный круг. Помнишь ли ты, чтобы с того дня мы ездили в город?
- Нет, ведь маменька заболела, мы и не могли надолго ее оставить.
- Верно. А помнишь - раньше деревья каждый год подрастали и все больше цветов распускалось на них?
- Полно тебе! Когда мы были маленькими, нам казалось что они большие; конечно казалось нам, что они быстро растут.
- И все же. Подумай, с тех самых пор мы ничем не занимаемся, кроме как хозяйством: стираем, убираем, готовим, ухаживаем за матушкой. Дома нет больше книг, которые бы я не прочитала, и мне приходится пролистывать их снова и снова. Нет уголка в лесу, куда бы мы не доходили, чтобы можно было на другой день вернуться домой. И в лесу. Каждый раз. Неужели ты не замечаешь? Или настолько увлечена мной, что и менять ничего не хочется?
- Серьезно ли ты говоришь, Беляночка?
- Когда ты вспомнила медведя, я подумала: быть может, если все повторяется с того дня, быть может что-то мы сделали неправильно, что теперь обречены все время ходить по кругу? Что было бы, не схватись ты за ружье, чтобы защитить нас с матушкой? Быть может, и не причинил бы нам тот зверь зла? Можно было бросить ему еды, и он ушел бы к себе в берлогу?
- Что за глупости говоришь ты!
- Вправе ли мы лишать жизни живое существо? Может в этом причина. А может в том, что сестре не дозволено любить сестру, и мы все живем так, и ничего не меняется, пока не сможем отказаться от этого.
- Даже если бы то, что ты говоришь, было верно, я никогда бы не согласилась на такое. Уж лучше всегда так, да и не жалуюсь я, что плохо нам живется, чем перестать любить тебя, Беляночка.
- Кто знает. Я много раз пыталась сопротивляться тебе - от стыда ли, или потому что это не дозволено - но ни разу, ни разу не смогла противиться - там, в лесу. Кто знает? Или не в этом дело - наоборот, мы не можем не любить друг друга, потому что что-то уже раньше неправильное произошло? Можем ли мы изменить нашу жизнь? Сами ли мы виноваты в этом или кто другой? Не знаю, Розочка.

На бумагу слова ложатся своим чередом. Вечно можно обдумывать уже сочиненное, и вечно стараться улучшить. Только вот мысль все никак не может отвлечься от повседневного, и стопорится сюжет. Когда отходишь от оригинала, хочется, чтобы герои были вместе - и ты пишешь это с любовью, заботой и рвением; важным кажется даже незначительное событие на этом извилистом пути. Каждый смущенный взгляд, каждая перевернутая страница, срезанная роза или обстоятельство, позволившее героям остаться наедине. Но сразу за кульминацией наступает опустошение, становится непонятно, как быть дальше - и неинтересно, что же могло бы произойти еще.
Но именно в этот момент не следует отчаиваться, нужно сесть и приняться за работу:

- Ты только все думаешь, сестричка. А давай проверим? Для начала дай-ка я тебя поцелую, а завтра приготовим себе и маменьке еды, чтобы надолго хватило - и отправимся в город?

URL комментария

---

Нетерпение, нетерпимость. Я готова! Давно готова! Сколько ещё ждать??

---

Пишет Гость:

05.12.2009 в 21:04

- Какого Ивана? – привычно начала придираться к формулировкам Яга, потом хмыкнула и почти весело закончила. – Дружка твоей сестры? Дурак он, как есть дурак.
Лиса убедила себя, что не время спорить насчет умственных способностей друга, и повторила:
- Вчера вы назначили ему встречу.
На этот раз Яга даже не стала отвечать, ограничившись коротким кивком.
Чем дальше, тем отчетливее Лиса понимала, в какое глупое положение себя поставила. Посреди ночи приперлась к преподавательнице и готовится обвинять ее чуть ли не в похищении собственного студента.
- С тех пор он не появлялся. Мы беспокоимся, - проговорила Лиса и скороговоркой закончила, - и хотели узнать, может, он говорил вам что-нибудь? Куда собирается?
Яга молча изучала свою студентку, машинально накручивая черный локон на палец. Даже понимая, что поступает невежливо, Лиса все равно уставилась на нее во все глаза, не в силах отвести взгляда от тонкого изящного пальца, вокруг которого смоляной змейкой вилась прядь волос.
- Проходи, - наконец, решилась Яга, - крыльцо – не место для разговоров.
Сама же не пускала меня внутрь, - с обидой подумала Лиса, но вслух ничего не произнесла.
Внутри оказалось неожиданно уютно. Лисе всегда казалось, что дом Яги будет подстать хозяйке – противоречивый, полный острых углов и неожиданных поворотов. Но там царил приятный полумрак, пахло мятой и еще какими-то травами, и было тепло.
- Скамеечка для обуви та, которая зеленая, - прикрикнула Яга, запирая дверь.
Аккуратно разувшись, Лиса проследовала за хозяйкой в гостиную, послушно опустилась в указанное тонким пальчиком кресло и глазела по сторонам, пока Яга колдовала над чаем, добавляя к заварке штук пять разных трав.
- Ядвига Михайловна, - начала она, но Яга перебила ее, весело улыбнувшись.
- Да ладно, знаю я, как вы меня за глаза величаете. Мы не на паре, так что можешь звать меня просто Ядвига.
- Ядвига, - послушно повторила Лиса, заворожено наблюдая, как Яга легонько стучит пальцем по тонкому, почти прозрачному ободку чашки. В этом была вся Яга – порывистая, не умеющая ни минуты усидеть спокойно. Каждую секунду она обязательно была чем-то занята: распекала студентов за не достаточно тщательно сделанную домашнюю работу, торопливо писала на доске, слишком сильно нажимая на мел, так, что он крошился у нее под пальцами, теребила кисть расписной шали, черкала замечания в тетрадях… - Иван говорил вам, куда собирался пойти после вашей встречи?
Яга не торопилась отвечать и, чтобы заполнить молчание, Лиса торопливо отпила из чашки, почти не чувствуя вкуса обжигающе-горячего чая.
Яга торжествующе улыбнулась и ответила:
- Не говорил.
- Может, вы сами о чем-нибудь догадываетесь? Пожалуйста, это очень важно.
- Для тебя? – проницательно уточнила Ядвига.
- Для Велисы, - потупив взгляд, призналась Лиса.
Яга резко отставила чашку, так, что чай пролился на столешницу, и раздраженно произнесла:
- Велиса, всегда Велиса. Какие же вы глупые. Что он, что ты! О себе-то думаете хоть иногда, или времени не остается?
- О чем вы? – непослушным губами проговорила Лиса.
- О тебе, девочка, о тебе. – Наверное, стоило бы возмутиться – сама Яга была старше Лисы самое большее лет на семь, но девушка вся превратилась в слух, боясь пропустить хоть слово. – О том, что такое – жить для себя, делать то, что хочешь сама, а не то, чего ждут от тебя другие.
Лиса хотела сказать, что это называется эгоизмом, но язык отказывался ей повиноваться.
- Думаешь, я не знаю, что последний экзамен ты сдавала за нее? – неожиданно переключилась на другую тему Яга. Ее голос изменился: стал злее, глаза словно метали молнии.
- Но вы же поставили отлично? – ошеломленно уточнила Лиса, от ужаса вновь обретая контроль над телом. Ей-то казалось, что тогда парик и цветные линзы превратили ее в точную копию сестры.
- Конечно, - Яга снова успокоилась. – Ты же отвечала на отлично, как я могла поставить что-то другое?
- Какое отношение это имеет к Ивану?
- Самое прямое, - очаровательно улыбнулась Яга, и Лисина интуиция буквально взвыла, что сейчас последует что-нибудь страшное. Разумеется, она не подвела, - Иван тоже узнал, что на самом деле Велиса не сдала мне экзамен. И решил сдать его за нее. Дурак, - равнодушно резюмировала Ядвига и пожала плечами.
- Он пришел к вам сдавать экзамен вместо Велисы? – тупо повторила Лиса.
Яга кивнула:
- Хоть и знал, что это не сработает. Так что сегодня я ждала твою сестру. А тут такая удача.
- Что вы с ним сделали?! – Лиса почти кричала.
- Мне даже интересно, что ты успела себе придумать, - Ядвига поудобнее устроилась в кресле. – Давай, удиви меня.
Лиса снова почувствовала себя глупо. Похоже, в обществе Яги это становилось традицией.
- Убили, а труп расчленили? – злясь на себя и на собеседницу, буркнула она.
- И зачем бы мне это понадобилось? – резонно уточнила Ядвига.
Вот ведь настоящая Яга, - подумала Лиса, но решила не сдаваться.
- Держите в качестве заложника.
- Уже лучше, - фыркнула Ядвига. – Но что-то я не припомню, чтобы отец Ивана был миллионером, нефтяным магнатом или, на худой конец, президентом. Так что богатый выкуп мне не грозит.
- Используете в качестве приманки, - высказала мелькнувшую догадку Лиса.
- Молодец, девочка, - захлопала в ладоши Яга.
- Но зачем?
- Я же уже говорила: она до сих пор не пришла пересдавать экзамен.
- Да откуда ей вообще знать, что вы чего-то от нее хотите? Можно же было прямо сказать ей об этом на экзамене или потом, на занятиях.
- Она знает, - таинственно заявила Яга. – А теперь отдай-ка мне свой мобильный телефон.
Словно подслушав последние слова, он принялся звонить. Лиса попыталась схватить сумку, но поняла, что не может пошевелить и рукой. Перевела потрясенный взгляд со своей чашки на Ядвигину, которая так и осталась нетронутой.
- Так-то лучше, - заметила Яга, сбросив звонок и выключив телефон. Отбросив его куда-то в угол, она ласково провела пальцами по запястью девушки, легко коснулась щеки и заправила непокорную прядь волос за ухо.
Сердце Лисы забилось чаще. Она покраснела и сердито выпалила:
- А со мной вы что собираетесь делать?
Яга изучающее оглядела девушку, заставив ее щеки снова вспыхнуть от смущения, в задумчивости прикусила губу:
- Убью, а труп зверски расчленю?
- Не смешно, - Лиса пыталась ничем не выдать охватившее ее разочарование. И заодно не думать о причинах, которые его вызвали.
- Готова выслушать твои варианты, - в голосе Яги снова прорезалась знакомая хрипотца.
Не дожидаясь ответа девушки, Ядвига опустилась на колени возле ее кресла, облизала губы и снова провела пальцем по чужой щеке.
- Только выслушать? – удалось проговорить и не покраснеть Лисе.
Ядвига только хрипло рассмеялась в ответ.
- Убеди меня.
Наверное, Лисе стоило бы беспокоиться об Иване, ведь она точно не знала, где именно он находится и все ли с ним в порядке.
Наверное, ей стоило бы беспокоиться за сестру, которая наверняка пытается до нее дозвониться и места себе не находит.
Наверное, Лисе стоило бы проявить элементарное здравомыслие и беспокоиться за себя: ведь она оказалась запертой в одной комнате с не вполне уравновешенной особой.
Но все, что могла Лиса, это бороться с собственным телом, которое не желало слушаться приказов мозга и положить, наконец, чертову руку на талию Яге, и радоваться, что часом раньше она стерла с доски адрес Ядвиги, а потому если их кто-нибудь и побеспокоит, то это будет очень и очень нескоро.

URL комментария

---

Пишет Гость:

05.12.2009 в 21:04

Прошу прощения за размер - оно явно не драббл
Лиса любила встречать заход солнца у широко распахнутого окна. Разноголосый городской шум на несколько минут врывался в крохотную квартиру, по-хозяйски разваливался в кресле, заглядывал в холодильник и инспектировал полки в ванной. Впрочем, Лиса едва ли замечала эту бесцеремонность: она как завороженная смотрела на улицу, ловя отблески заката в оранжево-красных отражениях окон. Город превращал проводы солнца в настоящую охоту: попробуй разгляди горизонт за теснящимися один к другому домами.
Городу нравилось заглядывать в гости к Лисе не меньше, чем ей – встречать его. Этот маленький ежевечерний ритуал длился уже не один месяц, и обе стороны с удовольствием соблюдали его незатейливые условия. Лиса всегда ставила на стол две чашки горячего черного чая с бергамотом, а город заботился о том, чтобы в эти несколько минут девушку никто не тревожил, не мешал им.
Но есть ли что-то изменчивее раз и навсегда установленных правил? Каждый проведенный в спокойном молчании вечер лишь повышал шансы на то, что в следующий раз случится что-нибудь непредвиденное.
Такой непредвиденностью и стал звонок. Лиса услышала его только тогда, когда мобильный телефон перешел с вибро-вызова на незатейливую электронную мелодию. Пару секунд девушка размышляла, не стоит ли просто проигнорировать звонок. Если это что-то важное, с ней непременно свяжутся снова. Но интуиция настойчиво рекомендовала не терять времени даром и скорее бежать к аппарату.
Лиса остановилась на компромиссе: не помчалась, но медленно и не особенно торопясь подошла к креслу, в котором встревожено жужжал и настойчиво пиликал мобильный телефон. Дисплей высвечивал номер и имя звонившего – Велиса.
- Привет. Как дела?
- Привет. Мне очень нужна твоя помощь, - взволновано сообщил мелодичный женский голос.
Лиса только кивнула: так уж повелось, что сестра всегда обращалась за помощью к ней. Пусть разница в возрасте заключалась всего в трех минутах, для Лисы это имело значение, хотя ей частенько казалось, что старшая именно она, а не наоборот. Велиса умудрялась делать трагедию даже из сломанного ногтя или двойки по математике. Впрочем, на нее просто невозможно было злиться больше пяти минут. Особенно когда она сидит рядом, предано заглядывает в глаза и трогательно шмыгает носом. Не ее вина, что сначала папа, а потом учителя, друзья и знакомые избаловали Велису сверх всякой меры. Как можно устоять, когда тебя о чем-то просит такой очаровательный ребенок, а позднее – девушка. В школе, чтобы хоть как-то отличать сестер, старшую Лису звали прекрасной, а младшей досталось звание Премудрой.
Нельзя сказать, чтобы Лису это полностью устраивало. Иногда ей тоже хотелось добиваться своего, лишь капризно надув губки. Но то ли рыжие вьющие волосы ценятся меньше белокурых тщательно уложенных локонов, то ли голубые глаза гипнотизируют лучше зеленых, то ли все дело в каких-то таинственных феромонах, которые природа настолько щедро израсходовала на старшую сестру, что младшей просто ничего не досталось, факт оставался фактом: там, где Велиса брала обаянием, Лиса добивалась всего умом.
Что, конечно же, не мешало ей абсолютно искренне любить старшую, пусть и непутевую сестренку.
- Что случилось?
- Иван пропал, - всхлипнула трубка.
Лисе потребовалось секунд десять, чтобы сообразить, о каком именно Иване шла речь. Жизнь сестры уже лет десять как изобиловала всяческими Василиями, Семенами, Алешами и прочими Алексами. Велиса постоянно была окружена разномастной мужской толпой, из которой время от времени выделяла какого-нибудь счастливчика.
Иван, впрочем, был случаем исключительным. Сестры проучились вместе с ним четыре года, и все это время он умудрялся оставаться абсолютно равнодушным к чарам старшей из них. Но пятый курс принес ему не только надвигающиеся государственные экзамены, но и полное исчезновение иммунитета к прелестям Велисы.
Лисе было бы его жаль, если бы не тот факт, что легкомысленная сестрица, похоже, и сама не на шутку влюбилась. Как бы то ни было, парочка встречалась уже месяц, что, безусловно, было своего рода рекордом.
- Ты его бросила? – обеспокоено уточнила Лиса.
- Нет, - сопение в трубку стало интенсивнее.
- Он тебя бросил?
- Не-е-ет.
- Тогда что случилось?
- Я не знаю, - честно призналась Велиса. – Вечером у него была назначена встреча с Ядвигой Матвеевной. Иван обещал позвонить сразу, как освободится, но так и не объявился.
- Он ходил к Бабе Яге? – ахнула Лиса. Это было еще самое доброе прозвище, которым наградили нерадивые студенты суровую преподавательницу литературы. – Домой?
- Ну что ты, - Велиса чуть оживилась. – Отпустила бы я его, как же! На кафедру.
- Ты пыталась найти Ягу и поговорить с ней?
- Я ее боюсь, - снова всхлипнула Велиса.
- Хорошо, - вздохнула Лиса. – Я попытаюсь ее разыскать и узнать, куда от нее пошел Иван. Кстати, а ты пробовала ему звонить?
- Конечно, - обиделась невидимая собеседница. – Его телефон выключен или находится вне зоны действия сети.
- Ну хорошо. Как что-нибудь узнаю, сразу дам знать.
- Спасибо тебе, - Велиса поблагодарила и отключилась.
А Лиса плюхнулась в кресло, машинально отпила из чашки остывший чай и принялась думать, что же делать. Ядвига Матвеевна, несмотря на свой молодой возраст или, скорее, именно в силу его, держала студентов на расстоянии, не терпела фамильярности и не жаждала контактов вне университета. Поэтому шансов на то, что кто-нибудь из группы знает ее адрес или номер телефона, практически не было, но Лиса все же терпеливо обзвонила одногруппников. Результат, как и ожидалось, оказался нулевым.
Лиса вздохнула, отнесла чашку в мойку и пошла в коридор. Торопливо обулась, бросила короткий взгляд в зеркало, привычным жестом пригладив непослушные кудри, кинула в сумку мобильный телефон, расческу, плеер и прочее незатейливые мелочи и хлопнула дверью квартиры.
Надеяться на то, что в начале десятого вечера в университете хоть кто-то будет, не приходилось, но Лиса просто не могла ничего не делать, особенно зная, что сестра рассчитывает на ее помощь. В худшем случае, - решила Лиса, - она просто прогуляется, а в лучшем сможет узнать что-нибудь полезное.
Главный корпус встретил Лису темными окнами и запертыми воротами. Последнее не остановило девушку – она отлично знала, где прутья ограды были погнуты так, что там свободно мог пролезть человек. Убедившись, что поблизости никого нет, Лиса нырнула в проход.
В университетском дворе сумерки, казалось, сгустились еще сильнее. Лиса знала, что все дело в липах, которыми была густо усажена внутренняя территория и густые кроны которых затеняли подход к корпусу, но все равно зябко передернула плечами. Впрочем, отступать было поздно.
Мимолетно удивившись незапертой входной двери, Лиса, поминутно оглядываясь, прокралась по коридору третьего этажа к тридцать третьему кабинету, который считался негласной вотчиной Бабы Яги. Формально ни у кого из преподавателей не было своего личного кабинета, но на памяти Лисы литература всегда велась исключительно в тридцать третьем.
Опасаясь привлечь нежелательное внимание, Лиса не включала свет, изредка подсвечивая себе путь экраном мобильника. С тридцать третьим кабинетом у всех без исключения студентов были связаны не самые приятные воспоминания о зачетах и экзаменах, а уж поздним вечером, да еще в темноте он и вовсе пугал. Тускло-голубой свет дисплея выхватывал из мрака темные очертания парт, угрожающе растопырившую свои узловатые лапы вешалку, массивный учительский стол. Больше всего Лисе хотелось немедленно убежать из здания и вернуться в уютную квартиру, но обещание, данное сестре, заставляло сжимать зубы и оглядывать кабинет в поисках… чего? Глупо было ожидать, что Яга оставит незапертым ящики стола. Или что на вешалке будет висеть ее длинный черный плащ, в кармане которого будет лежать бумажка с номером телефона его обладательницы. Или что ее домашний адрес будет написан на доске.
Лиса машинально посветила на доску мобильным, и все-таки вздрогнула, увидев на светло-зеленой поверхности белые размашистые буквы такого знакомого учительского почерка, складывающиеся в название улицы и номер дома.
Этого просто не могло быть. Группа, у которой Яга вела последнюю пару, не покидала кабинет до тех пор, пока начисто не вытирала доску. Да и с чего бы Ядвиге сообщать студентам свой адрес?
Но буквы на доске, словно насмехаясь над непреложностью этого правила, отказывались исчезать и упрямо складывались в Перечную улицу, дом семь.
Все еще раздумывая над происходящим, Лиса взяла с подставки тряпку, начисто вытерла доску, аккуратно прикрыла дверь кабинета и пошла к выходу из здания. Сестре она решила пока не звонить, потому что сама не до конца верила в реальность происходящего.
Перечная улица, вопреки своему названию, пахла мятой и астрами. Аккуратные одноэтажные домики прятались за тщательно выбеленными заборами. Лениво мигали фонари, настороженно молчали собаки, пытаясь понять, стоит ли поднимать тревогу.
Седьмой дом оказался братом-близнецом своих соседей: маленький, построенный на совесть и окруженный аккуратным садом. Только присмотревшись, Лиса заметила, что росли там не яблони, груши и сливы, а клены, липы и одинокая молоденькая еще сосна. Лиса нерешительно замерла у калитки, а потом нажала на кнопку звонка.
С минуту ничего не происходило. Собаки убедились, что незнакомка не представляет никакой опасности, и вернулись к своим обычным собачьим делам, звонко жужжали комары, издалека доносилось кваканье лягушек. Наконец, дверь открылась, в проеме показался стройный женский силуэт. С минуту Яга изучала гостью. Лиса как наяву видела, как прищуриваются неправдоподобно синие глаза – Яга была чуть близорука, но никогда не носила очки – как она задумчиво постукивает пальцами по подбородку, как в раздумье прикусывает нижнюю губу.
- Проходи, - раздался низкий, с хрипотцой, голос, и Лиса несмело толкнула калитку. У порога она остановилась – Яга и не подумала посторониться, пропуская гостью в дом.
- Значит, Василиса. И что же ты, Василиса, делаешь поздно вечером у моего дома?
Лиса нахмурилась, как всегда, когда ее называли полным именем, выдохнула, подняла взгляд на Ягу и торопливо начала:
- Ядвига Михайловна, я пришла узнать насчет Ивана.

URL комментария

---

Пишет Гость:

03.12.2009 в 09:36

- Не наскучило? - со стороны похоже на беседу двух подружек за чашкой чая. Хотя в их случае скорее внучки и бабушки, если судить по внешнему виду. Яга вечна, как сама Жизнь, ей не важен внешний облик. Но старой бабкой выглядеть как-то солидней.
В избе уютно. Настолько, что уходить не хочется: гудит огонь в печи, потрескивают и стреляют искрами чуть отсыревшие дрова, пыхтит старинный, начищенный до блеска самовар. И вкусно пахнет свежими блинами и малиновым вареньем. Попробуй поживи месяц на болоте, и не такое раем земным покажется.
- Наскучило, - сознаётся она. - Да чего там интересного? - качает головой Василиса. - Кочки, камыши, лягушки и комары. И так каждый день.
Вообще ей хочется нажаловаться старой подруге на отца - Морской Царь, узнав об очередных её дружеских посиделках с Ягой, затянувшихся на двое суток (половину из которых Василиса провела, лежа пластом на печи и пытаясь унять похмелье - не являться же в таком виде домой. Кто же знал, что сладкая наливка настолько крепкая?), долго топал ногами и орал так, что трясся дворец: "Замуж, дура! Замуж!" И отправил на болото - жить в лягушачьей шкуре, питаться комарами и ждать царевича, у которого поперёк физиономии написано, что его в детстве из люльки роняли. Перевоспитываться, в общем. Но Василиса только дует на чай в блюдце и молча вздыхает - хочешь, не хочешь, а лягушачью шкуру надо надевать уже к закату, и жалобами горю не поможешь.
Яга кивает, думая о чём-то своём. Её в лесу тоже не сладко живётся одной.
Подруги вздыхают, разглядывая распластанную на лавке лягушачью шкуру.
- Тебе что, замуж хочется? - Яга поднимает шкурку, брезгливо, точно дохлую мышь за хвостик.
- Да ну его, этого царевича, - машет рукой Василиса. - Я бы с тобой осталась, - вздыхает она мечтательно. Хвала Роду, отец не знает, чем, помимо лежания, занималась на пресловутой печи его дочь. Не одна, конечно. Хотя ладно, Василиса тоже не от непорочного зачатия родилась, и ничего тут предосудительного нет.
Подруга заливисто смеётся - это совсем не вяжется с её обликом, да кому какая разница.
- А оставайся, - предлагает она. - Шкуре ведь всё-равно, кто её наденет.

- Это же сложно! - Василиса наклоняется над книгой, пытаясь разобрать мелкий корявый текст. Пока не получается, но это мелочи.
- Ничего, - отмахивается Яга, убирая со лба прядь черных вьющихся волос. Ведьма, настоящая ведьма. - Справимся. Колдовство старое, но надёжное, сбоев ещё ни у кого не бывало. Всего-то и надо, что превратить лягушку в человека. Выбирай, - лягушек в кадушке хватит, чтобы переженить на них царевичей со всех десяти царств. Яга старалась.
- Ну, - Василиса закусывает ноготь, - пусть будет вон та, которая зеленая. Как думаешь, царевич подмены не заметит?
- Да куда ему, - подруга сосредоточено разглядывает обреченно обмякшую в её руках лягушку. - Лишь бы она говорить могла, а не квакала. А то были прецеденты.

URL комментария

@настроение: XD